- Велика ли добыча?
- Сто четей2 хлеба, семь бочонков меду, десять рублев да купчина в придачу, - отвечал разбойник Авдонька.
- Обозников всех привели?
- Никто не убег. Энтот вон шибко буянил, - ткнул пальцем в сторону чернокудрого молодца в цветном кафтане. - Троих саблей посек. Никак, сын боярский.
Глаза Одноуха сузились.
- Разденьте его. Нет ли при нем казны.
Боярского сына освободили от пут, сорвали кафтан и сапоги с серебряными подковами. Обшарили.
- Казны с собой не возит. Куды его, Ермила?
Ермила Одноух сгреб одежду, рукой махнул.
- В яму!
Боярского сына увели, а Ермила продолжал выпытывать:
- Подводы где оставили?
- На просеке.
- Хлеб-то не забыли прикрыть. Чу, дождь собирается.
- Под телеги упрятали. Чать, не впервой,
- Подорожную3 нашли?
- Нашли, Ермила. За пазухой держал.
- Давай сюда... И деньги, деньги не забудь.
Ватажник с неохотой протянул небольшой кожаный мешочек.
- Сполна отдал? Не утаил, Авдонька?
- Полушка к полушке.
- Чегой-то глаза у тебя бегают. Подь ко мне... Сымай сапог.
Авдонька замялся.
- Не срами перед ватагой, Ермила. Нешто позволю?
- Сымай! А ну, мужики, подсоби.
Подсобили. Одноух вытряхнул из сапога с десяток серебряных монет.
- Сучий сын! Артельну казну воровать?! В яму!
Ватажники навалились на Авдоньку и поволокли за сруб; тот упирался, кричал:
- То мои, Ермила, мои кровные! За что?
- Атаман будет суд вершить. Нишкни!
- Что с купцом и возницами, Ермила? - спросил Давыдка.
- В подклет. Сторожить накрепко.
Яма. Холодно, сыро, сеет дождь на голову. Боярский сын в одном исподнем, босиком, зябко повел плечами. Наверху показался ватажник, ткнул через решетку рогатиной.
- Жив, боярин? Не занемог без пуховиков? Терпи. Багрей те пятки поджарит, хе-хе.
Багрей! На душе боярского сына стало и вовсе смутно: нет ничего хуже угодить в Багрееву ватагу. Собрались в ней люди отчаянные, злодей на злодее. На Москве так и говорили: к Багрею в лапы угодишь - и поминая как звали.
- Слышь, караульный
Но тот не отозвался: надоело под дождем мокнуть, убрел к избушке.
Багрей проснулся рано. За оконцами чуть брезжил свет, завывал ветер. Возле с присвистом похрапывал есаул. Пнул его ногой.
- Нутро горит, Ермила. Тащи похмелье4.
Одноух, позевывая, побрел в сени. Вернулся с оловянной миской, поставил на стол.
- Дуй, атаман.
Багрей перекрестил лоб, придвинул к себе миску; шумно закряхтел, затряс бородой.
- Свирепа, у-ух, свирепа!
Полегчало; глаза ожили.
- Сказывай, Ермила.
Одноух замешкался.
- Не томи. Аль вести недобрые?
- Недобрые, атаман. Худо прошел набег, троих ватажников потеряли. Боярский сын лихо повоевал.
- Сатана!.. Сбег?
- На стан привели. В яме сидит.
- Сам казнить буду... Что с обозом? Много ли хлеба взяли?
Одноух рассказал. Доложил и об Авдоньке. Багрей вновь насупился.
- Не впервой ему воровать. Ужо у меня подавится. Подымай, Ермила, ватагу.
- Не рано ли, атаман? Дрыхнет ватага.
- Подымай!
Разбойный стан на большой лесной поляне, охваченной вековым бором. Здесь всего две избы - атаманова в три оконца и просторный сруб с подклетом для ватажников. Чуть поодаль - черная закопченная мыленка, а за ней волчья клеть, забранная толстыми дубовыми решетками.
В ватаге человек сорок; пришли к атамановой избе недовольные, но вслух перечить не смели.
Обозников и купца привели из подклета; поставили перед избой и Авдоньку с боярским сыном.
Одноух вышел на крыльцо, а Багрей придвинулся к оконцу, пригляделся.
"Эх-ма, возницы - людишки мелкие, а купчина в теле. Трясца берет аршинника. Кафтан-то уже успели содрать... А этот, с краю, могутный детинушка. Спокоен, сатана. Он ватажников посек... Погодь, погодь..."
Багрей даже с лавки приподнялся.
"Да это же!.. Удачлив день. Вот и свиделись".
Тихо окликнул Одноуха.
- Дорогого гостенька пымали, Ермила. Подавай личину5.
- Аль знакомый кто?
- Уж куды знакомый.