Хорошо другим обителям: где чудотворная икона, где ярманка, где богатых много хоронится, а у нас нет ничего. А нужды большие... Великие нужды! Попомни, Пахом Петрович, об этом Андрею Александрычу. Сделай милость.
Воротился казначей с Софронием. Блаженный пришел босиком, в грязной старенькой свитке (Монашеская рубаха.), подпоясан бечевкой, на шее коротенькая манатейка, на голове порыжевшая камилавочка. Был он сед как лунь, худое, бледное, сморщенное лицо то и дело подергивало у него судорогой, тусклые глаза глядели тупо и бессмысленно.
- Кланяйся, проси благословения у отца игумена,- сказал Анатолий, нагибая голову юродивому. Софроний засмеялся, но игумен все-таки благословил его и поднес руку к губам юродивого. А тот запел:
- Глас шестый, подымай шесты на игумена, на безумена.
- Дурак так дурак и есть,- сквозь зубы проворчал отец Израиль.- Что сегодня делал?- обратился он к Софронию.
- Ничего,- заливаясь смехом, тот отвечал.
- Для чего ж не потрудился над чем-нибудь? - спросил игумен.
- Грех!.. Седни праздник,- молвил юродивый.
- Какой праздник?
- Седни праздник - жена мужа дразнит, на печь лезет, кукиш кажет - на тебе, муженек, горяченький пирожок! - нараспев проговорил Софроний и опять захохотал.
- В гости хочешь? - спросил Израиль.
- Харалацы, маларацы, стрень брень, кремень набекрень! - зачастил Софроний и потом высунул игумну язык. Игумен отвернулся.
- Запри его, отче Анатолий, покамест не срядится Пахом Петрович,- сказал он.- В сторожку, что ли, на паперти. А то, пожалуй, еще забьется куда-нибудь, так целый день его не разыщешь.
- Да я бы сейчас же в обратный путь, ваше высокопреподобие,- начал было Пахом, но игумен не дал ему и договорить.
- Нет, друг, нет... Уж извини... Этого я сделать никак не могу. Хоть монастырь наш и убогий, а без хлеба, без соли из него не уходят. Обедня на исходе, отпоют, и тотчас за трапезу. Утешай гостя, отец, Анатолий, угости хорошенько его, потчуй скудным нашим брашном. Да мне ж надо к господам письмецо написать...
Да вели, отец Анатолий, Софрония-то одеть: свитку бы дали ему чистую, подрясник, рясу, чоботы какие-нибудь. Не годится в господском доме в таком развращении быть. Раздались редкие удары в подзвонок (Подзвонок - самый маленький колокол, которым пономари начинают трезвон. ).
- Ну, вот и братия в трапезу пошла. Ступай, отец казначей, угощай Пахома Петровича, а Софронию пищи в сторожку поставить вели,- сказал Израиль.- Да чтоб чинно в трапезе сидели. А мне ушицу сварить вели - молви отцу эконому, да хоть звено осетринки с ботвиньей, что ли, подали бы, яичек в смяточку да творогу со сливками и с сахаром, да огурчиков молоденьких, да леща свеженького зажарить, яичками начинил бы его повар, и будет с меня. Неможется что-то, за трапезу не пойду - поем келейно. Ну, бог вас благословит - ступайте со Христом...
После трапезы, получив от игумна письмо и благословенье, Пахом отправился с блажным Софронушкой в Луповицы.
- Тебе бы привязать его к таратайке-то веревкой, не то, пожалуй, соскочит,- советовал отец Анатолий, провожая Пахома. Пахом не принял совета.
* * *
Приближался день, когда в луповицком корабле надлежало быть собору "верных-праведных". Ни возни, ни суеты, никаких приготовлений не было, все шло в доме обычной чередой. Блаженного сдали на пасеку под смотренье престарелого Кириллы. Николай Александрыч наказал ему, глаз бы не спускал он с Софронушки, на одну пядь от себя не отпускал бы, чтоб опять чего не накуролесил. В прежние приезды немало от него бывало проказ: то собак раздразнит, а они ноги ему искусают, то с песнию "яко по суху путешствова Израиль" по пруду пойдет шагать и очутится на тинистом дне. Однажды, вообразив себя Христом, вспомнил, что пора ему возноситься на небеса, и вознесся с балкона второго этажа - едва вылечили.