Дракон ощерил зубы.
Но очень ласково мюршид сказал:
- Женщина, зачем кричишь? Не кричи. Я принес молоко, пресное молоко и кислое молоко, настоящий балхский катык. - Он скосил глаза на пустынную, по колено в пыли, улицу и усмехнулся враждебно: - Читай молитву, женщина. Читай молитву мести!
Он словно понимал, что молитвой он воскрешал в ней прошлое. Он читал молитву мести, сидя у ворот и вцепившись судорожно вздрагивающими пальцами в рукоятку ножа. Лицо его скривила гримаса угрозы. На улице, во дворе, в доме никого не было. Старая афганка стучала посудой на кухне позади дома.
Рассчитал, выследил мюршид все точно. Мансуров уже несколько дней, как уехал на восток. Усатого привратника выманили на базар. Они одни. Мюршид может сделать все.
Убивал мюршид не колеблясь. Она была еще совсем молоденькой, когда шейх зарезал на ее глазах человека. Сам. А сколько людей были казнены по его приказанию! В мазаре в долине Кешефруд жизнь людей на "базаре смерти" шла по две "персидских мири", а то и совсем даром. За пухлыми, добренькими щеками пряталась душа золима - злодея.
Губы шейха шевелились, пальцы на рукоятке ножа сжимались и разжимались, а Шагаретт повторяла слова молитвы мести. Она сопоставляла настоящее и прошлое, жизнь пророчицы у кочевников-пастухов и счастье с любимым, счастье материнства, одежду, книги, театры Москвы, море знаний и... А из памяти выплывала сумрачная худжра, чираг, молитвы, Коран, зикры...
И все, чем жила она эти годы, годы света, годы счастья, запретно, все это "махрум" и "харом", - все это смертный грех. А все прошлое, черное, гнетущее душу и тело, даже рабство, даже гнусное насилие - вполне справедливое по закону религии, соответствует шариату и правоверию. Все это не грех, все это "Йя хакк!". Все это истина.
Продал ее мюршид в рабство, бросил на ложе вождя иомудов, беззубого, дряхлого, слюнявого насильника. Правильно! Законно! А то, что она оттолкнула его, ударила, убила, защищая свою молодость, честь, жизнь, черный грех. То, что она вырвалась из рабства, - грех. То, что она отдала тело кяфиру, - грех. То, что она осквернила лоно семенем неверного, грех. И то, что она родила немусульманину сына, и все, что она сделала для своего счастья, наслаждалась своим счастьем, любовью, материнством, грех.
Грех, грех, грех! Ужасный, незамолимый.
Черные дела на ней.
Воспитал ее до семнадцатилетнего возраста мюршид в законе исламском, ужасном для юной девушки, подавляющем всякое естественное чувство.
Закон есть закон. Закон, не позволяющий девушке любить, чувствовать, думать.
Она вырвалась из лап исламского закона, из его рабских норм. Из бессловесного животного она сделалась человеком, сломала рамки закона, разбила цепи.
Закон ислама не прощает нарушивших его. Мюршид напомнил ей о мести. И рука мести тянулась к ней. И к ее сыну. Мятущийся мозг Шагаретт еще не знал, что сделает рука мести, но она содрогалась от ужаса перед неотвратимым.
Месть в лице добродушного разносчика молока сидела на корточках у ворот и играла с ее сыном. Маленький Джемшид, ее мальчик, был на волосок от мести. Из груди молодой женщины рвался вопль, но она не смела и звука издать. Одного мгновения достаточно. Он выхватит нож и...
И все эти последние годы промчались перед ее внутренним взором.
Тогда почти мгновенно она порвала с прошлым, чтобы превратиться из дикарки, из фанатичной пророчицы, из одержимой в современную, просвещенную женщину. И здесь, за границей, открыто провозглашая советские идеалы, помогала жительницам Мазар-и-Шерифа советами, медицинской консультацией. Здесь, в Мазар-и-Шерифе, она открыла при представительстве школу для девочек и учила их грамоте на языке дари. Словом, Шагаретт жила жизнью миллионов советских женщин. Учась и уча.