За Атрек повезли, в Гюмиштепе увезли. Все пропало.
- В Гюмиштепе?
Так хочется крепко выругаться, но нельзя.
- Позвольте мне, начальник, поехать. Сердце горит. Не держите!
- Сейчас?
- Может, догоню, выручу. Все спят. Ишан Дурды спит. Никто не заметит... Приезжай, начальник, за Атрек, в Баятходжи. Все узнаю и проберусь в Баятходжи. Расскажу.
Язык не поворачивается сказать Аббасу Кули: "Да".
Какое он, инженер-ирригатор, пусть Великий анжинир, имеет право разрешить служащему экспедиции уезжать, бросать дело... В темноте возникают, светятся полные тоски, призыва глаза.
Совершенно явственно в ушах звучит: "Шагаретт-Эт-Дор. Жемчужное ожерелье!"
Тиха ночь в Бендесене. Луна серебрит нависшие над аулом скалы.
Из глубины ущелья доносится сюда наверх, на плоскую крышу, где лежит на кошме Алексей Иванович, стук копыт, глухо, мягко.
И как хотел бы Алексей Иванович скакать сейчас на коне рядом с Аббасом Кули и вообразить себя контрабандистом, свободным в своих поступках.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Дурной нрав выходит из тела лишь
после смерти.
С а а д и
На поверхности моря плавает
падаль, в глубине пучины лежит жемчуг.
К а б у с
По жалким улочкам Гюмиштепе ходили столбы пыли, а среди них с важной, невозмутимой осанкой прогуливался Аббас Кули. Здесь Аббаса Кули знали за уважаемого, почтенного, весьма кредитоспособного негоцианта, баловавшегося контрабандным товаром и потому достойного уважения. Его узнавали, с ним раскланивались первыми почтенные, седобородые яшулли и аксакалы, с ним заговаривали лавочники, его слушали быстроглазые шашлычники. А Аббас Кули маслено улыбался своими выпуклыми, внушавшими доверие глазами, "колотил языком", и подставлял "раструбы своих ушей" под слова новостей, сплетен, сказочек - правдивых и лживых. И всех, решительно всех интересовало, что делает здесь господин Аббас Кули в своей бесценной бронзовой каракулевой шапочке, в своей казвинского сукна новенькой чухе, в лаковых кавказских сапожках. Видно, что-то затевает. Не для болтовни же пустой приехал из-за Атрека балагур и хитрец Аббас Кули, и уж ясно, не ради того, чтобы пофланировать по пыльным улочкам и поболтать.
- Приехал купить себе рабыню-наложницу, красивую, дорогую, с толстыми бедрами, ласковую. Соскучился по женской ласке.
Другой хитродум и интриган на месте Аббаса Кули, пробравшись в Гурган по следам увезенных несчастных рабынь, уж придумал бы что-нибудь, чтобы его не заподозрили. Постарался бы отвести от себя малейшее подозрение.
Но на то Аббас Кули и был Аббасом Кули, чтобы хитростью отгородиться от хитрости. Он всем прямо и простодушно заявлял:
- Слышал про украденных рабынь невероятной красоты и женских достоинств. Узнал, что привезли их сюда. Покупаю!
У самых изощренных восточных интриганов есть поверье: наобум брошенный камень наверняка попадет в закрытую дверь. А за дверью всегда что-то есть...
Камень хитрости угодил в самое место. Аббас Кули искал рабыню и нашел... место, где прятали Шагаретт и ее подругу.
"Волокли висельника к подножию виселицы, а там куча червонцев. Бери и убирайся на все четыре стороны".
Хитрость насчет покупки вновь привезенной рабыни открыла Аббасу Кули все двери богатых домов в городе, все гаремы. Да мало ли в этом логове контрабандистов и жуликов, желающих подзаработать на торговле живым товаром!
"И не прошло и часу, едва нога моя ступила на здешнюю улицу, как я все узнал, где она, где ее подруга, что с ними, как лечить болезнь". Но болезнь была тяжелой. И самоуверенность, скорее самонадеянность нуратинца-хитреца подверглась ужасным испытаниям.
Началось с того, что в дела несчастных рабынь вмешались приезжие чиновники.