На секунду он оказался в самой гуще бешеного танца машин, а потом они исчезли, унеслись во тьму, оставив лишь слабеющие следы траекторий. Ребенок, а это был мальчик – светлокожий и толстенький, совсем без волос, – шевелился в руках констебля.
В глубине сырой лодки золотистый свет медленно гас. Несколько секунд – и остался лишь его свет: какие-то радужные прожилки и пятна, обрисовывающие контур мертвого тела, на котором лежал младенец.
Это был труп женщины, полностью обнаженной, с плоской грудью. Очень худая и тоже совсем без волос – как и ребенок. Ее убили выстрелом в грудь и в голову, но крови не было. На одной руке у нее было три пальца, как на грейферах в порту Эолиса, другая же, чудовищно раздутая, раздваивалась наподобие клешни лобстера. Кожа слегка серебрилась, глаза – огромные, фасетчатые, как у какого-то насекомого, а цвет – кроваво-красный рубин. В каждой грани мерцают вспышки золотистого цвета. Констебль понимает – это лишь отражение меркнущего свечения белой лодки, но все же ему кажется, что в удивительных глазах мертвой женщины таится что-то живое, живое и злобное.
– Еретичка, – сказал второй торговец. Ему удалось приподняться и встать на колени. Теперь он во все глаза смотрел на белую лодку.
Констебль пихнул его в живот, тот закашлялся и повалился в трюмную воду рядом с товарищем. Однако торговец снова взглянул на констебля и повторил:
– Ересь. Наши добродушные бюрократы впустили в мир ересь, когда позволили кораблю Древних пройти мимо Иза вниз по реке.
– Давай прикончим его прямо сейчас, – сказал Уртанк.
– Он и так уже труп, – ответил констебль.
– Не труп, раз болтает, как изменник, – упрямо возразил Уртанк. Он в упор уставился на отца.
– Прости, – сказал торговец. – Вы же видели, как вниз по реке идут корабли с пушками и осадными машинами, идут на войну. Но в мир пришло еще много более страшного оружия.
– Давай его убьем, – сказал Уртанк.
Малыш поймал ручками большой палец констебля. Он гримасничал, будто хотел улыбнуться, но вместо этого пускал пузыри.
Констебль мягко высвободился и посадил ребенка на кормовое сиденье. Он двигался осторожно, словно воздух вокруг скрывал невидимые препятствия. Спиной он постоянно ощущал горящий взгляд Уртанка. Обернувшись, констебль сказал:
– Пусть говорит. Он может что-нибудь знать.
Торговец сказал:
– Чиновники хотят пробудить Иерархов от сна. Кто говорит, что с помощью науки, кто – колдовства. Они так напуганы ересью, пожирающей наш мир, что готовы на все, только бы ее остановить.
Уртанк сплюнул.
– Все Иерархи померли уже десять тысяч лет назад. Каждый знает. Их убили, когда Мятежники разрушили храмы и большинство фантомов.
– Иерархи пытались пойти за Хранителями, – сказал торговец. – Они поднялись выше, чем любой другой род, но все же не настолько, чтоб их нельзя было призвать назад.
Констебль толкнул говорящего и буркнул:
– Хватит теологии. Эта женщина из их слуг?
– Из – велик, в нем много чудес, но такого я никогда не видел. Наверняка это уродливое существо создано запрещенными методами. Те, кто пытается изобрести такое оружие, еще хуже еретиков. Уничтожь его! Верни туда ребенка и потопи лодку!
– Почему я должен тебе верить?
– Я, конечно, дурной человек. Признаю. Я продам любую из своих дочерей, если это принесет мне прибыль. Но в юности я учился. И учили меня хорошо. Я помню, что мне говорили, и знаю, все эти вещи существуют вопреки воле Хранителей.
Уртанк медленно произнес:
– Надо вернуть ребенка. Не наше это дело.
– Все на реке на день пути вверх и вниз – мое дело. – ответил констебль.
– Ты ничего не знаешь, – сказал Уртанк, – только воображаешь, что знаешь.
Констебль понял – бедный Уртанк выбрал момент. Уртанк тоже понял. Он слегка подвинулся на банке, чтобы уже не касаться плечом своего брата.