Скотт пошарил в темноте вокруг себя руками. Провел рукой по свежей царапине на предплечье. Дотронулся до разодранной ладони. Тихонько надавил локтем на разлившийся багровый синяк на правом боку. Пробежал пальцами по ободранному лбу и коснулся ими больного горла. Затем чуть-чуть привстал — и спину пронзила острая боль. Наконец он оставил в покое свои отдельные боли, дав им вновь слиться в одну большую, охватывавшую все его тело.
Веки дрогнули, глаза неожиданно для самого Скотта открылись, и он, ничего не видя, уставился в темноту. Он вспомнил, как очнулся в каменном могильнике, как чуть не сошел с ума от ужаса, как вдруг понял, что ему есть чем дышать и что нельзя терять голову, если он хочет выбраться наружу. Но тот миг, когда он осознал, что заживо погребен в мрачном склепе, был самым черным, страшным моментом его жизни.
Скотт удивился тому, что так уверенно назвал тот момент самым черным и страшным. Откуда ему знать, что это именно так. Пока он жив, за любым поворотом его может поджидать что-нибудь еще чернее и страшнее.
Думать об этом Скотт уже не мог. Тот момент сейчас был для него самым черным, самым отчаянным за все его пребывание в подвале. Погруженный в мрачные раздумья, Скотт вспомнил еще одну подобную ситуацию из оставшегося в невообразимой дали прошлого.
35 дюймов
Они только что вернулись домой от Марта. Скотт остановился возле окна в гостиной, а Лу понесла Бэт в спальню. Он не предложил жене свою помощь, потому как знал, что уже не смог бы взять на руки дочь.
Когда Лу вернулась из спальни, Скотт все еще стоял у окна.
— Ты собираешься снимать шапку и пальто? — спросила жена.
Не дожидаясь ответа, она вышла в кухню. Скотт стоял в своем детском пальтишке и в альпийской шляпе с красным пером, вставленным за ленточку. Глядя из окна на темную улицу, он услышал, как Лу открыла холодильник. Затем раздался действующий на нервы хруст кусочков льда, высыпанных на поднос, приглушенный хлопок пробки бутылки, шипение и бульканье содовой воды.
— Хочешь колы? — спросила Лу.
Скотт мотнул головой.
— Скотт?
— Нет, — сказал он, чувствуя частое и сильное биение собственного пульса.
Лу вошла в гостиную со стаканом в руке.
— Ты собираешься раздеваться? — спросила она.
— Не знаю.
Лу села на кушетку, сбросила тапки и вздохнула.
— Опять все то же.
Скотт ничего не ответил. Казалось, будто Лу разговаривает с ним как с ребенком, считая, что он принимает близко к сердцу какой-то пустяк, в то время как она терпеливо пытается успокоить его. Ему хотелось бы излить на нее свой гнев, но явного повода для этого не было.
— Ты что, собираешься все время так стоять? — спросила Лу.
— Почему бы и нет, если мне хочется, — ответил Скотт.
Лу озадаченно посмотрела на него и на миг задержала взгляд. Скотт увидел отражение ее лица в оконном стекле. Она пожала плечами и тихо произнесла:
— Что еще?
— А это тебя не касается.
— Понятно.
Губы ее растянулись в грустную, усталую улыбку.
— Ничего, так просто... — теперь он действительно почувствовал себя мальчиком.
Ему показалось, что жена очень уж шумно отпила колы из стакана. Лицо его раздраженно перекосилось.
«Не хлюпай! — завизжал его рассудок. — Пьешь как свинья!»
— Ну, Скотт, выговорись. Тебе не станет легче от этого самоедства.
Голос Лу звучал немного устало.
Скотт закрыл глаза и вздрогнул. «Вот до чего дошло, — подумал он. — Ужас исчез. Она смирилась». Хоть он и предвидел это, ему все равно было больно.
Вот он — ее муж. Когда-то в нем было росту шесть футов, а теперь он ниже их пятилетней дочери. Он стоит перед ней в своей нелепой детской одежде, а она говорит с ним со слабой мукой в голосе. Это-то и есть кошмар пострашнее всех ужасов.
Уныло глядя в окно.