- Было сказано это так искренне, что Бессазу ничего не оставалось делать, как с примирительной улыбкой прислушаться к звукам его шепелявого голоса, в котором смешались нотки ревности, отчаяния и подобострастия.
IV
В первые дни, не желая утомлять говорящую черепаху, Тарази разрет шал ей много отдыхать. Но странно, чем больше черепаха вновь и вновь переживала свое прошлое, тем безудержнее делалась болтливой. Будто желала поскорее высказать все, что терзало и мучило ее душу, - и освободиться.
- Чем вы займетесь, когда к вам снова вернется человеческий облик? спросил ее как-то Армон.
- У меня ведь осталось на родине небольшое состояние. Буду жить просто, не причиняя неудобств ни одному живому существу. Или уйду затворником в какую-нибудь дальнюю завию [3авия - монастырь (араб.)] в пустыне, - ответила черепаха таким бесстрастным тоном, будто давно обдумала свой вопрос.
- Продолжайте...
Услышав этот приказ Тарази, Абитай, вертевшийся возле черепахи, засуетился. С иголкой во рту, страшно сосредоточенный, он примерял ей костюм собственного покроя.
Желая, видимо, еще больше очеловечить черепаху и прикрыть срамную наготу ее тела, и в особенности волосатую, в складках, грудь и толстые лапы, Абитай занялся шитьем костюма, хотя до следующего срока лечения, когда тестудологи надеялись вернуть черепахе человеческое лицо, было еще далеко.
То, что Абитай шил, не было восточным плащом, скорее напоминало фрак. Обостренное национальное достоинство не позволяло ему надевать на такое страшилище одежду, которую носили его земляки. И он скроил нечто вроде фрака, как бы пародируя одежду чужеземца, кажется франгийца [Франгиец француз], которого он как-то встретил на базаре.
Готова была лишь жилетка, прикрывающая грудь черепахи, но оставляющая голыми ее руки. И черепаха пожелала быть сегодня в этом, хотя и не
законченном, костюме и сидела, ласково глядя на Абитая, который вертелся вокруг, ожидая похвалы за свое мастерство.
Он вышел из комнаты, пощелкивая в досаде ножницами, а черепаха поудобнее уселась в кресло - чувствовалось, что жилетка придает ей большую уверенность.
Она вытерла салфеткой то место, которое служило ей губами, и стала вспоминать дальше, и тестудологи узнали, что Бессаз, поднявшись на холм и поговорив с Фаррухом и старостой, сделался крайне подозрительным.
"Отчего староста так недоверчив к Фарруху, - думал Бессаз, - ведь он сам поставил его отгонять орла... И почему так назойливо повторяет всякий раз, что только он один искренне желает помочь мне? Фаррух утверждает, что Майра его невеста, в то время как староста отчаянно отрицает это.
Все с самого начала запуталось, все заврались, и никому из них верить нельзя..."
И еще хотел Бессаз поскорее напасть на след владельца орла, ибо был он по-прежнему убежден, что птица клюет печень не только из-за естественного желания поживиться, полакомиться куском, но и чтобы скрыть все улики убийства. И деревенские жители, которые якобы желают снять цепи с трупа... Может, хотят выкрасть его, чтобы помешать расследованию?
Бессаз решил вести себя очень осторожно, не откровенничать ни с кем и держать все свои сомнения при себе. Он сожалел, что так много рассказал Фарруху того, чего тот вообще не должен знать, - например, о своем намерении терпеливо дожидаться ливня, не считаясь со временем.
"Моя задача спрашивать, но не отвечать на вопросы. Сболтну что-нибудь лишнее, а они тут же используют это против меня... Может, перебираться из дома старосты в другое место? Он мне неприятен и подозрителен. Отправлю Фарруха вниз к его возлюбленной Майре, а сам поселюсь на холме и буду следить за орлом и за всем, что делается вокруг. Тем более, как уверял Фаррух, тепло соли снимает боли в суставах. Вернусь домой с почетом удачливого судьи да еще поправив здоровье...