При моем появлении они подняли на меня взгляд, и разговоры стихли. Я кивнул им, и мы прошли дальше, на лестницу, ведущую на второй этаж.
- Он вчера допоздна не ложился, - сказала она мне негромко. - Иногда он не может заснуть, поэтому ложится очень поздно. Я встаю рано, но мне не хотелось его будить, и я дала ему поспать подольше, - миссис Малон задержалась на верхней ступеньке и махнула рукой в сторону двери в дальнем конце коридора. - Т-там, - сказала она. - Извините. Я н-не могу... - она сделала еще один глубокий вдох. - Я пойду, посмотрю насчет ленча. Вы голодны?
- А? Да, конечно.
- Хорошо, - сказала она и ретировалась обратно вниз.
Я собрался с духом, посмотрел на дверь в дальнем конце коридора и шагнул к ней. Шаги отдавались в ушах гулким эхом. Я осторожно постучал в дверь.
Мне открыла Кэррин Мёрфи. Она никак не походила на командира полицейского подразделения, которому вменялось в обязанность разбираться со всеми странными, не укладывающимися в рамки Уголовного Кодекса преступлениями. Она никак не походила на человека, который, широко расставив ноги, сажает одну серебряную пулю за другой в несущийся на нее товарный состав... или в оборотня. Не походила - но всаживала ведь!
Кэррин воззрилась на меня снизу вверх, с высоты своих пяти с хвостиком футов. Глаза ее, обыкновенно ясные и лучистые, казались погасшими. Она собрала свои золотые волосы под бейсбольную кепку, завершавшую наряд из джинсов и белой футболки, замятой на плече - там, где ее сбил ремень от кобуры. У глаз и уголков рта собрались трещинами на выжженном засухой поле морщинки.
- Привет, Гарри, - сказала она. Голос ее тоже звучал погасшим.
- Салют, Мёрф. Неважно выглядишь.
Она попыталась улыбнуться. Получилось так себе.
- Я... Я не знала, к кому мне еще обратиться.
Я встревоженно нахмурился. В любой другой день Мёрфи отозвалась бы на мое оскорбительное замечание с неподдельным энтузиазмом. Она отворила дверь пошире, пропуская меня в комнату.
Я знал Микки Малона как энергичного мужчину среднего роста, с намечавшейся лысиной, широкой улыбкой и носом, гордо торчавшим вверх, когда он по утрам выходил за газетой. Хромота и трость появились слишком недавно, чтобы врезаться в память неотъемлемо от его образа. Микки носил старые, но добротного покроя костюмы и всегда прилагал максимум усилий, чтобы не перепачкать пиджак во избежание конфликтов с женой.
Я не знал Микки таким: с застывшей на лице оскаленной ухмылкой; с выпученными, совершенно безумными глазами; с телом, сплошь покрытым царапинами от собственных ногтей, под которыми запеклась кровь. Запястья и лодыжки его были прикованы наручниками к железной раме кровати. В воздухе стоял густой запах пота и мочи. Лампа в комнате не горела, и свет, пробиваясь сквозь задернутые занавески, окрашивал комнату в бурые цвета.
Он повернул голову ко мне, и глаза его округлились еще сильнее. Он со свистом втянул в себя воздух, запрокинул голову и вдруг испустил протяжный, визгливый вой, похожий на койота. Потом он начал смеяться, мотая головой из стороны в сторону, туго натягивая наручники, сотрясая кровать с каждым качком.
- Соня позвонила мне сегодня утром, - пояснила Мёрфи лишенным выражения голосом. - Она заперлась в шкафу с мобильным телефоном. Мы успели вовремя: он как раз кончал ломать дверь шкафа.
- Она позвонила в полицию?
- Нет. Она позвонила мне. Она сказала, что не хочет, чтобы Микки видели в таком виде. Это бы его погубило.
Я покачал головой.
- Черт. Храбрая женщина. И что, с тех пор он в таком виде?
- Угу. Он... он совершенно рехнулся. Визжит, плюется и кусается.
- Он что-нибудь говорил?
- Ни слова, - ответила Мёрфи. - Только животные звуки, - она зябко охватила себя руками и на мгновение заглянула мне в глаза.