Я, испытывая невероятную жалость к ней, поднял брови и ответил:
— В доме у Джеймса, моего друга; он пригласил нас на вечеринку. У его девушки день рождения.
Эвелин положила подбородок на моё плечо и замолчала, словно о чём-то задумалась. Я с каким-то облегчением думал о том, что из памяти моей спутницы исчезло воспоминание об увиденной драке: это всё могло бы своеобразно повлиять на её отношение к этому миру.
— А долго мы танцуем? — снова задала вопрос Эвелин.
— Не знаю, — пожал плечами я, — может быть, минут десять…
Затем она опять огляделась по сторонами и с мольбой в голосе сказала:
— Я хочу уехать отсюда. Пожалуйста, Логан, давай поедем домой, я так хочу домой…
— Но твоих родителей нет дома. Они на работе, помнишь?
— Да, и побыть с тобой наедине — это именно то, чего я хочу.
Сначала я подумал, что нужно было найти Джеймса и предупредить его, что мы уезжаем. Но потом я вспомнил его состояние, когда он уходил, вспомнил ужасающий вид Изабеллы и подумал, что Эвелин лучше всего этого не видеть. Не дождавшись, пока кончится танец, мы с Эвелин уехали с вечеринки. В конце концов, я тоже не мог дождаться момента, когда мы с ней смогли бы остаться наедине.
В доме Блэков было так тихо и спокойно, что это умиротворение передалось мне сразу же после того, как я переступил порог этого дома. Эвелин, настроение которой вернулось от испорченного к хорошему, предложила мне выпить какао, и я согласился. Эвелин любила какао, и, кажется, я начинал любить его тоже.
Пока закипал чайник, я стоял у окна и вглядывался в темноту, всё ещё не переставая думать о Джеймсе с Изабеллой. Меня не оставлял неуёмный интерес по поводу исхода событий, случившихся на вечеринке, и я твёрдо решил, что позвоню Маслоу перед сном.
— Ты хотел остаться? — спросил голос Эвелин, и я, повернувшись, вопросительно взглянул на неё.
— М?
— Ты хотел остаться с друзьями?
Я медленно покачал головой и ответил:
— Нет.
Она вздохнула и, слабо улыбнувшись, упёрлась руками в столешницу.
— Мне кажется, ты сейчас ненавидишь меня за то, что я попросила тебя уехать так рано.
Я тоже почему-то улыбнулся.
— Нет же, Эвелин, вовсе нет. Мои чувства к тебе не меняются.
Вскоре какао было готово, и мы расположились возле телевизора. На первом попавшемся нам канале показывали какую-то комедию, и мы решили остановиться на ней. Если Эвелин и проявляла хоть малейший интерес к тому, что происходило на экране, то я совершенно не обращал на это внимания, мыслями я был далеко. Странные размышления не оставляли меня, а в груди нарастало какое-то волнение. Посмотрев на Эвелин, я вдруг спросил:
— А что насчёт твоих чувств?
Честно говоря, я не собирался этого спрашивать. Мысли, беспрестанно вертевшиеся в моей голове, как-то самостоятельно сформулировали этот вопрос. Эвелин приподняла брови и тихо спросила:
— О чём ты?
— Мы всегда говорим о моих чувствах к тебе и почти никогда о твоих ко мне… Откуда же мне знать, что ты чувствуешь?
Глядя мне в глаза, она пожала плечами и сказала:
— Спроси меня об этом.
«Так просто взять и спросить?» — с недоверием задало вопрос моё сознание. Волнение в груди всё нарастало. Отведя глаза в сторону, я вдохнул так глубоко, как только мог, и спросил:
— Ты меня любишь?
Этот вопрос, заданный в лоб, почему-то рассердил меня. Разве задают такие вопросы, а если и задают, то надеются ли услышать на них положительный ответ? В первое мгновение я проклял всё на свете. Почему не существует машины времени? Почему нельзя вернуться на минуту назад и просто не задавать этот глупый вопрос?
А затем мне невольно вспомнилась вечеринка свободы Джеймса, когда я, пьяный и на что-то надеявшийся, пришёл на веранду к Эвелин и задал этот же самый вопрос. Её унижающее молчание показалось мне тогда оглушительным, и я бы точно умер, если бы и сейчас услышал молчание в ответ.
— Да, — прозвучал вдруг односторонний, но такой облегчающий мои страдания ответ.
Я вздрогнул так, будто услышал не тихое «да», а оглушительный хлопок или раскат грома. Внутри всё перевернулось, запылало, и этот внутренний пожар выразился на моём лице: я густо покраснел.
— За что? — только и сумел спросить я и тут же страшно разозлился на себя. А что-нибудь ещё более глупое нельзя было спросить?
Слабо улыбнувшись, Эвелин опустила голову и сказала:
— Хотя бы за то, что ты не покинул меня, как это сделали Уитни, мама и папа. Странно. А раньше я считала их самыми близкими людьми на планете.
В тот момент душа моя была наполнена необъяснимыми чувствами. Мысли были затуманены, и я воображал, что всё происходящее — волшебный бесконечный сон. А во снах мы позволяем делать себе то, на что в жизни никогда не лишились бы, да и, в конце концов, кто в своих снах задумывается о последствиях?
Так и я, не думая о том, что будет дальше, взял Эвелин за подбородок и поцеловал её. Боже… Если я и считал, что моя жизнь до настоящего момента была наполнена смыслом, то это — большой обман. Ни в чём не было смысла, ни в чём кроме этих губ, которые раньше казались мне недосягаемыми, но вкус которых я ощущал теперь на своих.
Я не уверен, что этот поцелуй длился дольше трёх секунд, но он был лучше моих поцелуев с Чарис, с Кортни, с Дианной…Он и не мог быть хуже их всех вместе взятых, он не мог быть хуже, чем всё остальное в мире.
Когда я отстранился, Эвелин с удивлением смотрела на мои губы. Теперь она была красная, как варёный рак, и я, почувствовав её смущение, виновато улыбнулся. Не ответив на улыбку, она быстро отвернулась к телевизору и, спрятав лицо в кружке с какао, всецело посвятила своё внимание фильму.
А я сидел как парализованный и смотрел перед собой бессмысленным взглядом. Эвелин сказала, что любит меня. Эвелин так и сказала, она сказала, что любит меня! Разве не это я хотел услышать с того самого момента, как признался самому себе в наличии чувств к ней? Разве теперь я не счастлив? Наверное, этот самый паралич после осознания того, что твоя самая заветная мечта воплотилась в реальность, и есть настоящее счастье… Наверное, я просто ещё не до конца понимал то, что произошло. Наверное, мне нужно немного времени для того, чтобы обдумать всё и свыкнуться с этим.
После минут пяти молчания, которые показались целой вечностью, этот странный паралич прошёл, я начал стыдиться и смущаться. Мой поцелуй показался мне каким-то грубым, резким, совсем не привычным для Эвелин. Мы сидели молча, да я и не хотел ни о чём говорить из-за необъяснимого чувства стыда. Особенно не хотелось говорить о поцелуе.
Фильм кончился, затем кончился ещё один, и ещё… Всё это время мы с Эвелин, разумеется не молчали: мы говорили о разных вещах, и каждый из нас будто бы старательно обходил стороной обсуждение того, что произошло между нами несколько часов назад. С одной стороны, молчание, конечно же, облегчало груз моих мыслей, но с другой, мне казалось неприличным просто молчать. Но если и говорить, то с чего начать разговор?..
— Уже поздно, — улыбнулась Эвелин, посмотрев на время, и сонно потянулась. — Может, будем ложиться спать?
— Давай.
— Можешь лечь в спальне Уитни. Там чисто и удобно.
С неприязнью вспомнив о сестре Эвелин, я сморщил нос и сказал:
— Если ты не против, я постелю себе прямо здесь, на диване.
— Как тебе будет угодно. — Она выключила телевизор, после чего взглянула на меня и добавила: — Идём ко мне в комнату, я дам тебе постельное бельё.
Получив от Эвелин простыню, подушку и одеяло, я слабо улыбнулся и кивнул. Она стояла у своего письменного стола и глядела на меня с какой-то робостью.
Не зная, что и сказать, я молча побрёл к выходу. Но тихий голос Эвелин заставил меня остановиться:
— Логан.
Обернувшись, я посмотрел на неё. «Что она хочет сказать? — подумал я. — Что-то о поцелуе? Или, может, она хочет взять обратно свои слова о любви? О боги! Что же она хочет сказать?»