– Что ещё?
– Я хочу, чтобы Логан поехал со мной. Ты же видишь, что ним творится, а я как друг просто не могу видеть его таким. Позволь нам обоим взять отпуск за свой счёт.
Мик посмотрел на меня, в изумлении приподняв одну бровь.
– Да вы рехнулись, что ли? – разозлился менеджер. – Как, по-вашему, Кендалл и Карлос будут записывать песни вдвоём, а? Как?
– Никак, – пожал плечами я и тоже подошёл к столу Мика. – Сделаем внеплановый перерыв, тебе ведь тоже минутка отдыха не помешает. Или хочешь сказать, что с тобой всё в порядке?
Менеджер опустил глаза и ничего не ответил.
– У нас и так готово четыре с половиной песни, – тоже вступил в схватку Джеймс, – мы работали упорно и плодотворно, разве не так?
– И тем более ты сам говорил, что сильно скучаешь по Бетти. Неужели тебе не хочется съездить на недельку в Сан-Диего и навестить её?
Мик бросил взгляд на фото Бетти, поставленное в рамку, и его лицо озарилось тёплой улыбкой. Мы с Джеймсом многозначительно переглянулись; наши взгляды выражали радость от предчувствия скорой победы.
– Чёрт с вами, – прошипел менеджер и взял со стола стакан кофе. – Ладно, уговорили. Сделаем перерыв на целую неделю.
– Да! – одновременно воскликнули мы с Маслоу и стукнулись кулаками.
– Но, – строго вставил Мик, – сегодня нам придётся поработать плотнее, чем я задумывал.
– Без проблем, – улыбнулся Джеймс, пожав плечами.
– Это сейчас у тебя нет проблем, а к вечеру ты вымотаешься, устанешь и озлобишься. Ладно, хватит разговоров, живо в будку. Выйдете вы оттуда не скоро.
Мик сдержал слово: закончили мы только ближе к полуночи. Я, хотя и вымотался до нельзя, всё-таки решил не откладывать разговор с Кендаллом в долгий ящик. Карлос и Мик уехали сразу же после того, как мы закончили работу, а я, Джеймс и Кендалл ещё немного задержались в студии.
– Так, надо вызвать такси, – вздохнул Маслоу, набирая какой-то номер. – У меня в голове бардак, глаза свинцовые, так что вряд ли я сяду сегодня за руль.
– Вызови и мне тоже, – попросил я и бросил взгляд в сторону молчаливого Кендалла. Он стоял у кулера и маленькими глоточками пил воду. Джеймс проследил за моим взглядом, задержал его на немце, а затем заговорщически мне подмигнул.
– Пойду позвоню с улицы, – сказал ловелас в отставке и надел рюкзак на одно плечо. – Глотну свежего воздуха, заодно назову водителям ориентиры, объясню, как лучше проехать.
И он ушёл, оставив меня и Кендалла наедине. Шмидт бросил взгляд на закрывшуюся дверь, затем на меня и слабо улыбнулся.
– Чем планируешь заняться в ближайшую неделю? – спросил я друга, намереваясь хоть как-то завязать разговор. Наблюдая за поведением немца, я чувствовал некий холод в его ко мне отношении, и это меня задевало. После всего того, что случилось, между нами была какая-то недоговорённость; мы оба знали больше того, о чём говорили, и оба притворно вежливо улыбались друг другу. Таких отношений между друзьями быть не должно, не должно…
– Не знаю, – пожал плечами Кендалл и застегнул свой рюкзак. – Если честно, этот внеплановый перерыв сбил меня с толку, в самом плохом смысле этого слова.
– Что ты имеешь в виду? – не понял я.
– Понимаешь ли, работа в студии до настоящего момента являлась для меня единственным спасением от одиночества. Хоть какая-то компания, пусть даже компания уборщика листьев на улице оживляла меня и не позволяла думать о… о ней. Ты знаешь. А теперь я проведу целую неделю в полнейшем одиночестве у себя дома, и эти мысли будут загонять меня в угол. А я так не хочу, Логан.
Я со стыдом опустил глаза и, кажется, даже покраснел. Как могу я ехать отдыхать в Мансанильо в то время, как мой друг так страдает, так мучается, так болеет своими чувствами?
– Я заметил, твоё положение тоже не из лучших, – сказал Шмидт, поняв, что я не собираюсь ничего говорить, и указал на меня. – Причина всё та же?
– О, да, – почти шёпотом ответил я и посмотрел на друга, желая найти какое-то утешение в его взгляде. Но изумрудные глаза Кендалла выражали только сожаление. – Всё та же.
– Я поверить в это не могу! – высказался он и, проведя рукой по волосам, сел в кресло. – Как такое могло случиться с нами?
– Я и сам не знаю, Кендалл, – беспомощно выговорил я. Во мне горели дружеские чувства, и я всем сердцем желал, чтобы Кендалл, выговорившись, избавился от страданий. Но другая часть моей души страшно не хотела, чтобы Шмидт хотя бы слово говорил об Эвелин: казалось, что теперь я могу только думать о ней, а стоит мне высказать свои мысли или услышать их от других – и сердце моё разлетится на куски.
Я хотел сказать ещё что-нибудь, но ни слова из себя выдавить не смог.
– Я ещё могу понять, что она отвергла меня, – произнёс Шмидт, делая особое ударение на последнее слово. Я понимал, что другу хотелось высказаться, поэтому благородно молчал и со вниманием слушал его. – Но ты? Как она могла так поступить с тобой? Разве не с тобой она проводила столько времени, разве не тебе полностью доверяла? Гм… Если честно, я всегда думал, что она по уши влюблена в тебя. А тут такое…
– Я тоже так думал, – с горьким смехом признался я. – Я и не ожидал услышать от тебя такие слова.
Кендалл бросил в мою сторону вопросительный взгляд, и я, пожав плечами, сказал:
– Я до последнего не хотел признавать перед тобой своё поражение, но, увидев сегодня утром твоё лицо, я понял, что ты обо всём уже догадался. И, если честно, я ждал от тебя унизительных оскорблений, подтруниваний и злобного смеха.
– Плохо ты меня знаешь, – улыбнулся немец, опустив голову, – или просто плохо обо мне думаешь.
– Я не хочу думать о тебе плохо. В последние несколько месяцев у меня, конечно, было много поводов, чтобы считать тебя не самым лучшим другом… Но теперь я чувствую, что у нас есть много общих тем для обсуждений и, в конце концов, нас объединяют общие поражение и… унижение.
– То есть тебя унижает тот факт, что ты совершил признание и не услышал на него ответа?
Я отвёл взгляд в сторону и задумался на какое-то время.
– Меня унижает не тот факт, что я признался и не услышал ответа, – размеренно начал говорить я, – а то, что я был невероятно жалок в её глазах. Моя непоколебимая уверенность была слишком смешной, и слишком высокими были мои запросы.
– Элементарный ответ – не важно, положительный он или отрицательный, – не является таким уж высоким запросом.
– Да не про ответ я говорю, – махнул рукой я и нахмурился от воспоминания о том вечере, когда я присутствовал на очередном семейном ужине Блэков. – Я требовал гораздо большего.
– Поцелуя? – с удивлением прошептал друг. – Логан…
– Мне этого действительно хотелось! – перебил я его. – Мною руководствовались чувства, а не разум. Чёрт, не могу даже вспоминать об этом! Ненавижу её немногословность, ненавижу! Лучше бы она ответила твёрдое «нет», чем ушла бы вот так просто, ни слова не сказав… Мне бы сейчас было гораздо легче.
– Не стоит отравлять свою жизнь только ввиду того обстоятельства, что она ничего не ответила, – сказал Кендалл, облокотившись на спинку кресла. – Молчание – это тоже ответ, особенно молчание Эвелин. Ты ведь знаешь, как она болезненно реагирует на многие вещи. Она могла просто испугаться, или из её памяти могли исчезнуть очень-очень важные моменты… Такой, например, что она любит тебя.
– Не нужно утешать меня фальшивыми надеждами, – резко бросил я, но тут же осёкся. – Пожалуйста. Я уже тысячу раз всё обдумал.
– А чтобы во всём разобраться хорошенько, нужно всё обдумать ещё две тысячи раз. Ты же не знаешь, что творится у неё в душе! Но ты точно знаешь, что нужно, чтобы это узнать.
– Нет, я больше ни ногой в этот дом. Никогда туда не вернусь. Я не хочу снова читать её стихи и пытаться понять, что она старается этим сказать, не хочу! Меня уже раздражает это всё, и я жажду забыть её и то, что было между мной и ней!
– А я бы не хотел забывать её, – с какой-то мечтательной улыбкой на лице произнёс Шмидт. – Потому что вместе с воспоминанием о ней умрёт и весь смысл моей жизни.