Было унизительно и одновременно - правильно, пусть и далось без малейшего признака гордости. Тэхён забыл о ней, метнулся к нему и вместо того, чтобы хорошенько ударить… обнял, чувствуя себя раскисающим идиотом.
— Не уходи.
Чонгук вроде бы затаил дыхание, касаясь его талии, вроде бы хотел поддаться искушению прижаться к губам, но… оторвал его от себя, соблюдая нарочитую небрежность. И действительно - ушёл. Во что трудно поверить. От сгоревшей ночи на руках - дождливая обёртка. Он кричал ему вслед. Громко или нет, не столь важно.
В других условиях, не будучи таким запуганным и израненным, Тэхён рванул бы за ним и встал на дороге преградой, потребовал бы объяснений, врезал бы ему от души. Но, ступив за порог, он ощутил небывалый ужас перед обстоятельствами, перед расстелившейся в коридоре темнотой и вернулся обратно. Казалось, Чонгук растворился там навсегда. А цепи оставались при Тэхёне, сковывая конечности, они так по нему скучали, как и безобразные чужие лица, хороводом завертевшиеся вокруг.
Только тогда всё запёкшееся в памяти насилие возымело силу, обрело контуры и превратилось в тяжёлую психологическую травму. Когда сорвало предохранитель.
***
Сгущались сумерки, на небе кто-то неумело высек сияющий полумесяц, вдалеке, у прибрежной дороги, горели фонари и проезжали редкие автомобили. На диком пляже бухты отсыревали аспидные валуны. Море шуршало, по-зимнему обдавая прохладным ветром, но от быстрых шагов делалось даже жарко. Тэхён брёл по берегу в безмолвном напряжении, захлёбываясь уничтожающим тотальным одиночеством…
Несколько суток после прощальной ночи он ни с кем не разговаривал, отказывался от еды и впадал в крайности, то словесно избивая ни в чём не повинных служанок, то оставаясь под одеялом с утра до вечера. Вкус настоящей депрессии оказался ужасен. Уход Чонгука - как значительное потрясение, внезапное. Тэхён не знал, за что хвататься, обнаружив среди поползших слухов, что один из «любимчиков» Марко нарушил омерту. К нему приходили, докучали вопросами. Может быть, Чонгука похитили? Забрали? Чонгук о многом знал, включая внутренние секреты семьи. Но если их не вытрясли из Тэхёна, только потому, что провоцировали Марко, то какой смысл браться за другого мальца? Ту версию отмели быстро и сошлись на мнении, что он просто дал слабину и вышел из дела, струсил. За его устранением закрепили одну из групп. Правила есть правила.
…Так с горестью сообщил Чимин, для которого поступок Чонгука считался невероятно подлым, но не предосудительным. Тэхён закрылся от всех, в том числе и от него. Нет ничего труднее, чем видеть страдания любимого человека и не знать, как помочь. Чимин побывал в таком положении, он не навязывался, не старался оправдать Чонгука или посыпать гадостями, он слушал, как это делал Тэхён, который злился, разочаровывался, а после приходил к выводу аболютно противоположному, жалея его и всё то, что ему приходилось делать ради иллюзорной семьи.
— Да, он часто говорил, что хочет бросить всё это, — Тэхён вдруг хватался за руки Чимина.
— Знаю, Тэхён.
— Да-да… Ему не нравилось. Мы с ним похожи, верно? Но он всё же другой.
И он снова затихал, ни на что не обращая внимания и погружаясь в собственные мысли или беспокойные сны. Ещё пару недель он пребывал в относительной кататонии, впадая в буйные истерики, а после остерегаясь малейшего шороха. Чимин сопровождал его повсюду и молился, чтобы эта скотина-тоска по Чонгуку скорее закончилась, оборвалась в Тэхёне и перестала ныть и съедать его нервы. Да, вскоре она оборвалась. Но вовсе не так, как загадывал Чимин, а в чёрных, скорбных тонах.
Конечно, Чонгука нашли и довольно быстро. Говорят, он погиб, отстреливаясь до последнего. Решение похоронить его с должным приличием принял Марко, хотя дезертирам таких почестей не оказывали.
Чимин запомнил резкий запах формальдегида и белизну свисающей со стола руки, запомнил слабое освещение и бившую в окошко веточку апельсинового дерева. Под белым покрывалом покоилось тело, на которое Чимин не решался взглянуть, трясясь от ужаса, а Тэхён бился в исступлении и вопил где-то позади: его держали, не подпуская, ему так и не дали взглянуть на него, захлопнув дверь, и он впился в вышедшего навстречу Чимина, остервенело и до хрипа крича:
— ЧО-ОНГУ-УК! ПУСТИТЕ МЕНЯ! ПУСТИТЕ!
Тэхён сражался и колотил неприступного Чимина, пока в нём не осталось сил, и слёзы не хлынули единым потоком. Чимин переложил в его ладони кольцо, которое носил Чонгук, и Тэхён, сжав его, завыл и пал на колени.
Это было так нелепо. Умереть, возжелав свободы. И окончательно освободиться, умерев.
После Тэхён стал немного походить на сумасшедшего, не допуская ничьего общества, и Чимин места себе не находил, страшась, что Тэхён в любую минуту наделает глупостей. Его приходилось караулить ежечасно.
Глупостей он всё-таки наделал.
Тем поздним январским вечером Тэхён ускользнул из-под надзора охраны и отправился к морю, прогуляться, проветриться и (складывалась вероятность) - утопиться. Но он сам не знал, к чему шёл и тоскливо поглядывал на горизонт, оборачивался на шум, каким-то шестым чувством предполагая слежку.
Будущее для него затянулось пеленой, такой плотной, что вздохнуть больно. Кошмары повторялись ночь за ночью, он ломался и рассыпался на крохи, не ощущая больше почвы под ногами, опоры. Он страдал по Чонгуку, и незыблемая боль стачивала последние звенья.
— Тэхён, пойдём домой.
Он обмер и замедлил шаг. Ему показалось, что прибой искажает голос. Но позади стоял Чимин, а не кто-то иной, и лицо его, помрачневшее от испуга, не менялось.
— Отвали, — Тэхён возобновил шествие, но Чимин не позволил, зацепившись за рукав.
— Я знаю, что тебе больно. Я знаю, поверь! Но ты не один, понимаешь?! Хватит убегать от меня! Чонгук был нашим общим другом, он… — Чимин всхлипнул, — он тоже был мне братом. С похорон ты даже не говоришь со мной, Тэхён. Прошу тебя. Давай вернёмся.
— Нет. Оставь меня в покое.
Тэхён вывернулся, наскоро устремился прочь, но вдруг вернулся, словно впереди выросла непроходимая стена; взгляд его блестел нездоровой злобой.
— Подожди-ка, а чего ты вообще за мной таскаешься?
«Оставишь беднягу одного?».
— Я хочу поговорить с тобой, — ответил Чимин.
— Нет, не сейчас. Вообще? Ты… У тебя есть что-то для меня, верно? Или что, пожалеть меня пришёл? — Чимин отрицательно замотал головой, медленно отступая. — Хорошо. Тогда давай разберёмся со всем и сделаем это.
На ходу он стянул свитер и швырнул его в сторону, Чимин опасливо выставил руки и упёрся спиной в скользкую скалу.
— Тэхён, пожалуйста, послушай… Ты не в себе.
— Я-то? О нет, я в полном порядке! — он разразился гомерическим хохотом и обвёл обезумевшим взглядом пустоты пляжа, снова впился в Чимина. — Это не я убегаю, а ты.
Глотнув воздуха, Чимин подобрал момент и рванул в сторону, но его живо подхватили за локоть и повалили на песок, Тэхён накинулся сверху, взявшись разрывать одежду. Треск швов стоял оглушительный, Чимин в панике отмахивался, но Тэхён, возобладав нечеловеческой силой, справлялся с ним без малейшего труда.
— Скажи это, скажи, как в тот раз! — он сорвал с Чимина штаны и жадно поцеловал, грубо, сжал пальцами его щёки, и прошипел: — Говори, что ты чувствуешь.
Чимин закрыл глаза, чтобы не видеть его разъярённого лица. За это он получил первый удар. Он сжал ноги, причитая пощадить и перестать, надеясь достучаться. И за это получил удар второй. Сплюнул на песок кровь и заныл, стыдливо всхлипывая, отворачиваясь.
— ГОВОРИ! — требовал Тэхён, сотрясая его.
— Пожалуйста… Нет, нет… не надо…
Рыкнув, Тэхён уложил его на живот, держа за волосы, втемяшил лицом в колючий холод. Чимин содрал щёку, полученные ссадины щипали. И вдруг вскинулся, жмурясь от боли: Тэхён брал его, брал силой, не растягивая, не взирая на то, что испытывал боль не меньшую. Делился ли он ею или же приобщал Чимина, привлекая ко греху - он бы не ответил. Его волновало то, как крутится и извивается под ним жертва, мычит и вырывается, как из-под вымокших ресниц по виднеющейся скуле продолжают течь слёзы, а крохотные ладони беспомощно оставляют на земле борозды. Будоражащее ощущение всесильности. Крохотный братишка прельщал своей безобидностью, Тэхён мог делать с ним, что захочет. Он не придавал значения, да и понятия не имел, что Чимин невинен.