Если бы Северино был художником, он бы непременно захотел нарисовать эту картину. Спокойно-холодный свет луны, обращающий мир в черно-белые тона, высвечивал линию спины нагло улегшегося на кровати Куэрды. Зачарованно устремившись взглядом по этой линии, взгляд капитана остановился на обнаженных ягодицах канатоходца, вызывающе-гладких и поджарых, словно так и ждущих прикосновения. Судя по глубокому размеренному дыханию, Флав спал сном младенца.
Он все это время был здесь, он все-таки решил дождаться капитана… Внутри Северино всколыхнулось что-то давно забытое, горько-сладкое и обжигающе-нежное, но его бедная голова была слишком занята созерцанием открывшейся красоты, чтобы анализировать непонятное чувство. Словно боясь вмешиваться в умиротворяющее зрелище, капитан тихо подошел к спящему канатоходцу и попробовал его коснуться, однако сразу же одернул руку.
Он его хотел — об этом однозначно говорил член, едва только не прижимающийся к животу от возбуждения, несмотря на то, что буквально полчаса назад он получил разрядку. Да, он хотел жаркого секса с ним — прямо сейчас, прямо здесь, на этой кровати… но при этом капитан не желал будить Куэрду — уж больно красиво он смотрелся спящим. Северино прилег рядом на кровать и обнял канатоходца, притягивая его расслабленное сном тело к себе. Не в силах отказать себе в удовольствии, он коснулся губами выступающего шейного позвонка, прикрывая глаза от наслаждения — его кожа оказалась на вкус и запах именно такой, какой он ее себе представлял.
***
Флав редко видел сны. Скорее всего, это происходило от того, что выматывался за день и мозг просто отключался, заставляя канатоходца проваливаться в чёрную глубину и тонуть в ней до утра. Спал он крепко, возможно, по той же причине. Просыпался всегда отдохнувшим и как-то разом. Одним махом, как говорил Лучи. Так, как будто бы выныривал из глубины свежий, полный сил, довольный. Не имел привычки валяться в постели, потягиваясь и добирая дремотой. Энергично вскакивал, бодрился ледяной водой, перекусывал и отправлялся по делам. Привычку рано просыпаться Куэрда приобрёл, кажется с рождением. А, не залёживаясь, вскакивать — с опытом.
Мягкие прикосновения к телу разбудили не сразу. Ещё какое-то время Коста пребывал в полусонном забытье. В нём же поймал чужие пальцы на животе своими. Погладил, пропуская между них и забирая в замок. Но поворачиваясь во сне, канатоходец упёрся лбом в капитанское плечо. Терпкий аромат чужого возбуждения коснулся крыльев носа, заставляя ресницы дрогнуть. Сквозь щёлочки приоткрывшихся глаз Флавио уловил изгиб подбородка, стёртый полутьмой угол кадыка и услужливо подсвеченную луной торчащую бусину чужого соска.
— Севвфффф, — шепот получился вкрадчивым, ползущим вслед ловким пальцам, медленно проскользившим по капитанскому бедру и замершим у самого основания члена, — капитан мой…
Куэрда намеренно, не открывая до конца глаз, приподнял голову и защипнул губами подбородок мужчины, в то время, как ладонь по хозяйски легла на возбуждённый орган, так, словно это был их не первый раз. Огладив по всей длине, вымеряя и наслаждаясь результатом, канатоходец легко оттолкнулся от кровати и оседлал своего любовника, мгновенно сбрасывая оковы сна. Тряхнув головой, намереваясь таким образом избавиться от прилипших во сне ко лбу непослушных прядей волос и сжимая бёдрами бёдра, как будто бы предотвращая попытку к бегству, Флавио наконец взглянул на то великолепие, которое заарканил.
— Тшшшшш, — указательный палец прижался к капитанским губам, — мой капитан весь ¬¬мой, — слова получались именно такими, какими хотелось, шершавыми от севшего голоса и масляными от расплывающегося внутри желания.
Коста нагнулся, забирая в кольцо собственных пальцев оба члена и едва касаясь дыханием капитанских губ, вышептал:
— Я командую. Вы — подчиняетесь… Се-ве-ри-но, — имя прозвучало, как посыпавшиеся на пол жемчужины из лопнувших бус.
Это настолько понравилось Косте, что он тихо рассмеялся и вновь повторил:
— Се-ве-ри-но…
На этом лирическое отступление закончилось, и Куэрда жадно и требовательно принялся забирать, то, что этой ночью принадлежало только ему.
Плотное кольцо пальцев вольно гуляло по рисунку проступающих под тонкой кожей вен, иногда царапая самой кромкой ногтя большого пальца по открывшимся головкам, чтобы снять наливающуюся соком бусину смазки. Упираясь другой рукой в кровать у бока любовника, Флав с упоением зацеловывал желанное тело, кое-где жаля, чтобы оставить собственные отметины, что любил делать, но редко позволял себе в свете супружеских уз партнёров. Рассыпал по груди мелкие поцелуи, затягивая в напористый рот ягоды сосков, чтобы прокатить по кромке зубов и тут же вытолкать ненасытным языком, чтобы пройти напряжённым кончиком его до самого пупка, нырнув в его ямку и вынырнув, обратно по тому же пути, пока внутри собирается в комок змей, дрожащее напряжение.
И не собирался отпускать, желая продлевать мучительные ласки, чтобы напиться капитаном вдоволь, потому что первый бокал всегда самый лучший, в нём ярче букет, насыщенней цвет и острее послевкусие. А то, что мужчина, лежащий сейчас под его командованием, продержится долго, Коста не сомневался, умело осаживая давящим жестом пальцев, и временами останавливаясь, чтобы дать контраста, чтобы вытянуть всё желание обладать до последней капли и чтобы эти тонкие упрямые губы, привыкшие сухо раздавать распоряжения, ловили судорожно воздух на самых пиковых моментах и сходились в узкую линию, терпя чужую власть над собой.
***
Несколько секунд до того, как Флав проснулся, Северино мучительно решал внутри себя дилемму — разбудить или наслаждаться сонной мягкостью и податливостью канатоходца? У всех людей свои спусковые крючки, и одним из таких вот крайне возбуждающих фетишей для капитана являлся сон партнера. Кажется, он бы вечно любовался красивым спящим мужчиной, а уж если есть возможность во время этого держать его в объятиях, так все, можно считать это точкой невозврата.
Выбор был в итоге сделан за него, включив в себя обе альтернативы — Флав проснулся, но перед этим капитану досталось несколько неповторимых мгновений его сладкого дремотного состояния между сном и явью. По коже пронеслась мгновенная волна мурашек, когда капитан почувствовал пальцы Куэрды между своих пальцев, и сжал его ладонь бережно и крепко. Северино не знал (серьезно, что вообще можно знать, когда твой возбужденный до предела член подпирает бедро отчаянно-желанного партнера?), как такое возможно, но каждое слово и каждый жест канатоходца умудрялись попасть в цель, задеть что-то очень важное, глубинное.
Когда руки Флава стали так по-хозяйски ласкать его, Северино даже не осознал, что на самом деле следует за его ладонями, прогибаясь, стараясь максимально продлить прикосновения и не желая отставать, точно намагниченный. Дыхание сбилось, стало хриплым и рваным, из груди рвались короткие тихие стоны.
Пальцами он залез в растрепанные со сна волосы любовника и, притянув его лицо к себе, поцеловал долгим открытым поцелуем в горячие губы, проникая меж них и лаская его рот так, точно это был его последний поцелуй в жизни. Или первый? Кто разберет, когда по телу прокатываются уничтожающие любые границы и запреты волны обжигающей страсти? Северино будто решил забрать с губ Флава собственное имя, сказанное так, что на него отзывалась жарким огнем каждая клеточка капитана, не меньше. Все тело горело — особенно сильно в местах засосов, которые назавтра станут красноватыми напоминаниями о сегодняшней страсти.
Завтра… Да кого вообще волнует какое-то там завтра, которое может и вовсе не наступить? Все, что у него есть — это сегодня, прямо сейчас. Это гибкое тело канатоходца, его пылкие быстрые ласки, заставляющие окружающий мир казаться смазанной выцветшей иллюзией, фокусируя на том, что действительно важно — здесь и сейчас.
Капитан наслаждался прикосновениями и поцелуями, которые в изобилии дарил ему Флав, но этого все равно было мало, катастрофически мало. Шумно выдыхая после каждого жалящего поцелуя, каждый раз попадающего точно в цель, точно туда, где он чувствовался наиболее ярко, и едва заметно вздрагивая от прикосновений к соскам и головке члена, он не мог и не хотел усмирить желание большего, страсть к более грубым ласкам. Все его тело буквально кричало о жажде соития, жажде обладания прекрасным телом канатоходца. Он ловил каждый поцелуй и отчаянно не напивался ими, потому что, сколько бы их ни было, все равно недостаточно, как невозможно объесться любимым десертом.