- Во-первых, я считаю, что ты должен об этом знать, ты имеешь на это право, Нэнси и твоя дочь тоже. Во-вторых, я бы хотела съездить и пообщаться с ней, просто посмотреть на неё живую, а не на этом листке плотной бумаги. И, может, это знак для нас, Клинт? – она вкрадчиво посмотрела в его глаза. – Может, ещё не все потеряно…
- У меня есть… - он будто проснулся, вынырнул из тяжелого морока, едва понял, к чему она клонит.
- Да, Алиса, я знаю, - легкая рука накрыла его ладонь, чуть сжала, доверчивый взгляд пригвоздил к месту. – Такая же девочка, как и наша Нэнси, только чуть выше. Послушай, я понимаю, что у тебя проявился отеческий инстинкт. В таком случае давай попробуем завести собственного ребенка. Оставь эту девочку, оставь, что ты можешь ей дать? Что она может тебе дать? Она так хороша в постели?
- Мы не… - начинает Клинт, но осекается. Барбаре незачем знать о его личной жизни так много.
- Вы “не”. Видишь, ты даже её невинность бережешь. Это ли не признак того, что ты больше воспринимаешь её как дочку, подопечную, а не возлюбленную. Тебе нужно остановиться, пока не поздно. Ты поймешь потом, что это ошибка, но ты сломаешь ей жизнь, если привяжешь к себе слишком сильно. Ей захочется того, что ты не сможешь ей дать, но обязанности перед тобой, память о том, сколько ты сделал для неё, поставят её перед нелегким выбором. Кто был инициатором этих диких отношений? Она? Ты? Она первая призналась? Девочки часто влюбляются в своих учителей, но ты прекрасно знаешь, что ничего хорошего из этого не выходит. Они принимают опеку за любовь, желаемое – за действительное…
- Это был я. Я был первым, кто это начал, - глухо, со злобой ответил он. Бобби била по самым уязвимым точкам, как когда-то Наташа пыталась сделать больно Алисе. Озвучивать сомнения и страхи, ломать хрупкую систему ценностей, разрушать воздушные замки покоя и уюта, когда, кажется, все решено и во всем уверен.
- Она так тебе понравилась. Я тебя понимаю, молодость, красота, наивность, доступность. Такая молодая, кажется ничего не знающая о мире за пределами северной базы. Возможно, её учили быть хорошим агентом, но не учили быть человеком. “Мясо”, Клинт, она простое “мясо”, оперативник, который хорошо исполняет приказы, приберется после миссии, уничтожив лишних свидетелей. Это даже невооруженным взглядом видно. И в вашей команде она выполняет ту же самую функцию. Поэтому она не появляется в прессе? Уборщикам не место на первых полосах новостей и глянцевых журналов.
- Когда ты успела это заметить? – настороженно произнес Бартон, вспоминая первую и единственную встречу этих двоих.
- Она тебе не рассказала? Странно, не находишь. Зато, теперь понятно, почему ты не позвонил, чтобы разобраться, что мне было нужно от твоей девочки. Пока ты был на задании в Африке, я позвала её в бар, извинилась за свою грубость и присмотрелась. Первое впечатление меня не обмануло, правильно говорят, что оно самое верное. Она сирота с грустной, слезливой историей, верно? У них всех есть грустные истории. Тебе стало жаль её? Она чем-то напомнила тебе себя в её годы, и ты решил уберечь её от тех ошибок, что совершал сам?
- Я почувствовал…
- Почувствовал? – взвилась Барбара, плеснув привычным ядом в голос. – Ты мальчишка, прыщавый школьник, чтобы говорить о чувствах? Завязывай с этим, Клинт Бартон, послушай меня, как человека, который тебя хорошо знает, завязывай, - женщина встала, бросив на стол плату за кофе. – Эти эмоции ни к чему хорошему не приведут. Позвони мне, если что-то решишь, - она быстро и не оборачиваясь, прошла к выходу, а через полминуты на стоянке взревел двигатель Peugeot.
Осторожно, опасаясь агрессии, вернулась официантка, спросила, не желает ли мужчина ещё чего-нибудь кроме остывшего кофе. Бартон едва не попросил чего-нибудь покрепче, но вовремя вспомнил, что это семейное кафе, днём чертовы американские законы ещё строже, чем по ночам, а теплое пиво его не успокоит. Поэтому пришлось отказаться, расплатиться за нетронутый кофе и уйти, стараясь не задеть никого все разрастающейся тьмой.
Это какая-то женская особенность, которую мужчинам никогда не понять. Это нечто, заложенное у них на каком-то уровне, в генах, что передается им вместе со второй Х-хромосомой. Умение взволновать, взбаламутить, все разрушить, ударить так, что потом даже жить не захочется. Они нежные и невинные, но когда нужно, сильнее и злее мужчин. Хитростью, уловками, робкими взглядами, сладкими голосами они заманивают в сети, чтобы потом разорвать острыми зубами горло. Клинт уверен, что когда он спросит Алису о встрече за его спиной - а он обязательно спросит, – то получит в ответ что-то такое же хлесткое и уверенное.
***
- Я подумала, что так для тебя будет лучше.
Кто бы сомневался.
В руках Ал распечатки предварительной версии, полученные от полицейских. Странно, что они появились так быстро. Она бледна настолько, что милые веснушки, которые так нравились Клинту, кажутся уродливыми трупными пятнами. Но ему не хочется об этом думать. Ему нужны ответы, и он уверен, что получит их. Он знает как. Вырвать бумаги из рук, бросить на пол, чтобы не мешали, чтобы она поняла, что разговор будет тяжелым и долгим. Листы с печатными строками и зернистыми фотографиями разлетаются по комнате с веселым шорохом, будто вырвавшиеся из клетки бабочки. Алиса даже не провожает их взглядом, она смотрит только на него. И в этот момент Клинт ненавидит её глаза, большие, с пушистыми ресницами (на верхнем веке правого глаза, во внешнем уголке, нет нескольких ресничек – пожар захватил и их, с тех пор они не могут отрасти), такие понимающие и добрые. В голове будто её голос: “Делай, что захочешь. Я приму от тебя все, что ты мне сейчас дашь”. Сука, ну какая же она сука, знает, что с ним делает этим своим взглядом мученика, и пользуется. Первая пощечина заставляет её отвернуть голову, вырывая Клинта из морока. Он хватает её за волосы и заставляет смотреть на себя. Вот так лучше, немного боли, немного интереса и много-много непонимания. Похоже, она не ожидала, что он применит силу. Теперь можно говорить.
- Ты встречалась с Бобби, - это не вопросы, это констатация. Бартон хорошо знает технику допросов. Для начала расскажи, что знаешь, и следи за реакцией. Так или иначе, человек выдаст себя. – Ты знаешь о Нэнси. Что ещё, Алиса Шутер? Почему ты не рассказала об этом мне?
Он видит, как она сглатывает, черт подери, он даже видит, как в её горле, в которое так хочется впиться зубами, вот в этом местечке, над ключицами, собирается воздух, чтобы стать словами. Не думать!
- Я думала, что так будет лучше для тебя, - повторяет Ал. Она даже не сопротивляется, её руки безвольно висят вдоль тела. Хорошо, что разница в росте позволяет ей ровно стоять на ногах. Шутер не боится, хотя и понимает, что может пострадать. Боль? Нет, боль это не выход, понимает Клинт. В её мозгу слишком крепко засел низкий болевой порог.
- Лучше? Чем это будет для меня лучше? До чего вы двое договорились? Как вы решили меня поделить? – он разжимает руки, позволяя ей отойти, позволяя ей хотя бы попытаться защитить себя.
- Никто не собирается тебя делить. Клинт, ты должен решить сам, как действовать в этой ситуации.
Закономерно, что вместе с низким болевым порогом существует ещё и заниженный инстинкт самосохранения. Алиса не двигается, она стоит слишком близко, и эта доверчивость совсем не спасает от моря гнева, что топит их комнату раз за разом. А когда-то это пространство было заполнено нежностью и покоем. Не думать и об этом тоже! Неожиданно накатывает такая усталость, что опускаются руки и больше всего хочется спрятаться куда-нибудь и уснуть. А ещё лучше уйти на стрельбище и закрыть за собой дверь.
- Я не знаю, что мне делать, - тихо сообщает Алиса, словно читает его мысли. – Я люблю тебя, но я… - она зарыла руки в волосы, отвернулась в сторону, потом что-то решила и начала собирать бумаги, устилающие пол. – Я бы могла бороться с Барбарой, - после недолгого молчания сказала она, бросив своё занятие и просто сев на пол. – Но Нэнси… Нэнси это слишком мощное оружие. Я знаю, что не могу предложить тебе ничего взамен. И что самое для меня страшное, это знать, что я вообще не имею на тебя никаких прав. Я явилась в этот мир, в это время, разрушила всё, встряла, куда меня не просили. Взяла то, что мне не принадлежало. А теперь появилось обстоятельства, указавшие мне на моё место.