Глен посмотрел на Юри:
— По-прежнему никаких вестей из Берлина, дружище.
Юри отхлебнул чай, поморщившись как от вкуса, так и от температуры:
— Не верю, что немцы смогут удержать город, если советская армия уже на Эльбе.
— Ну, если учесть, что их высшее командование уже свихнулось от ярости… — Артур указал на кипы бумаг на их с Юри столах. Их нынешняя основная задача в качестве переводчиков заключалась в том, чтобы из массы ненужного отобрать тактически важные декодированные сообщения «Энигмы», но если судить по двум последним неделям, то получалось, что немецкие лидеры судорожно пытались командовать армиями и подразделениями, которые существовали только в их собственных головах.
Прошло почти полтора года с тех пор, как Юри прибыл в Лондон и был признан героем, вернувшимся на родину с войны; его провели через бюрократические препоны и предоставили британский паспорт и работу в маленьком, уютном офисе на четвертом этаже здания МИ-6, словно по-другому и быть не могло. Внезапно Юри стал экспертом, и его даже стали приглашать на встречи, превышающие его уровень секретного допуска, потому что кто-то хотел знать его мнение о дипломатии в Берлине или политической ситуации в Токио. Ходили разговоры о том, чтобы наградить его медалью. Все происходящее казалось нереальным.
— Ты хотел бы попозже послушать радио «Москва»? — спросил Глен. — Если мы поймаем русскую или арабскую передачу, я буду рад попереводить.
— Если тебе не сложно.
— О, все что угодно для выпускника Уодема, ты знаешь, — Глен убавил громкость, так как Снагг распелся соловьем про Эйзенхауэра. — Видимо, в Берлине ты неплохо провел время, Кацуки, чтобы так скучать по нему. Нашел там возлюбленную? Я слышал, немецкие фройляйн очень красивы.
Юри уставился на чай и сосредоточился на том, чтобы не позволить рукам задрожать:
— О, нет. Ничего подобного.
***
Над Кёнигсплац по-прежнему висел плотный дым от артиллерийского огня; через некогда нетронутые лужайки тянулись огромные грязные колеи, оставленные гусеницами танков. Солнце садилось, но из окон Рейхстага по-прежнему раздавались одиночные щелчки выстрелов: немецкие снайперы внутри, по-видимому, не понимали концепций ночного времени или немедленного прекращения огня. Виктор укрывался в тени Т-34 с группой других офицеров. Полковник Зинченко прошелся перед ними и взмахнул сигаретой:
— Нет нужны объяснять, зачем это все, — сказал он. — Рейхстаг — это крысиная нора, и никто, кроме крыс, не использовал это здание в течение десятилетия. И я имею в виду настоящих крыс, а не нацистов, — на это один из молодых лейтенантов хихикнул. — Черт знает, где это усатое маленькое немецкое дерьмо действительно скрывается, но товарищ Сталин очень ясно дал понять, что надо делать. Только подумайте об этом, товарищи! Увидеть восход солнца на Первомай с развевающимся красным знаменем, воткнутым в самое сердце фашистского зверя! Как только солнце полностью скроется за горизонтом, мы предпримем еще одну атаку на здание. Мы возьмем его сегодня ночью.
— Товарищ полковник, — обратился Виктор, сидя на корточках.
— Никифоров? — Зинченко бросил на него прохладный взгляд.
Виктор не мог винить его за это. Несмотря на то, что он достал себе каску и шинель со звездами капитана на погонах, он по-прежнему выглядел как ряженый гражданский среди этих людей, которые прошли в боях половину континента.
— Товарищ полковник, если наши займутся немцами внутри здания, это обеспечит отличное прикрытие, чтобы кто-нибудь вскарабкался по фасаду здания и поднял флаг еще до того, как будут захвачены верхние этажи.
— Вы вызываетесь добровольцем? — полковник задумчиво постучал пальцем по губам. — Если немцы вдруг просочатся на крышу, Вы окажетесь беззащитны.
— Наверху, с правильной позиции двое солдат могли бы отразить целый отряд. И если внимание немцев будет приковано к бою внутри, вряд ли они будут отвлекаться, чтобы помешать паре красноармейцев на крыше. Мы сможем водрузить знамя над Рейхстагом на рассвете, даже если здание будет еще не до конца захвачено.
— Я сделаю это, — внезапно вызвался лейтенант Алтын, возникший сбоку от Виктора. — Я пойду с ним. Он прав, товарищ полковник, на крышу есть доступ только изнутри, а из-за статуи удобно отстреливаться.
Зинченко перевел взгляд с одного на другого:
— Хорошо. Знамя у Кондрашева. Удачи.
— Вы когда-нибудь карабкались по стене здания раньше, товарищ? — спросил Алтын, когда они подготовили флаг, веревки и несколько дополнительных ящиков с боеприпасами.
— Нет! — весело ответил Виктор. Новые карабины заряжались гораздо легче, чем те винтовки, с которыми он тренировался до войны; он запер затвор и повесил оружие на плечо. — Но я часто лазил по деревьям, когда был юным пионером, — пояснил он, и выражение на лице Алтына стало мягко говоря скептическим. — Смотри, надо обогнуть вон те баррикады — с той стороны у стены навалено достаточно обломков, чтобы легко забраться на выступ наверху, а оттуда мы забросим веревки, по которым и поднимемся на край крыши. Или ты просто встанешь мне на плечи. Ты не выглядишь очень тяжелым.
Алтын, казалось, все еще пытался понять, комплимент это был или нет, пока они подбирались к зданию. Прежняя тишина во внутренних помещениях опять сменилась шумом, криками и очередями скоординированного стрелкового огня, так как остальная часть 150-й дивизии предприняла новую попытку штурмовать двери Рейхстага. Он слышал, как где-то в городе продолжались воздушные бомбардировки, и периодически в поле зрения попадали далекие вспышки пожаров. Они крались вдоль баррикад, ища глазами признаки немецких ружей под досками у окон. Виктор поднял правую руку и подал знак Алтыну следовать за ним, и они оба, пригнувшись, побежали в обход к боковой стороне здания.
Поднявшись на первый выступ, они встали спинами к стене. Через соседнее окно Виктор услышал топот ног и лающие приказы, отданные по-немецки. Он поднял глаза и посмотрел на полуразрушенный карниз над головой. На самом деле оказалось не так уж много потенциальных мест, где можно было бы закрепить веревку, как он надеялся, и пока он выбирал одно из них, Алтын похлопал его по руке и указал налево, где колонна была испещрена пулями и шрапнелью — за нее можно было зацепиться как ногами, так и руками. Виктор кивнул, и они двинулись к ней вдоль стены здания.
Покрытие под ногами было весьма непрочным: отбитые плитки скользили, глубокие ямы зияли в тех местах, где конструкция здания пострадала во время давнего пожара. Они продвигались в основном вдоль карниза, перепрыгивая через провалы. В центре площадки перед разрушенным куполом стояла покрытая сажей статуя женщины верхом на лошади; она была одета в складки волнистой ткани, и ее голову венчала корона. Когда они приблизились к ней, Виктор подсадил Алтына на верхнюю часть крыши и вскарабкался вслед за ним. Он все еще слышал перестрелку внутри здания, но где-то далеко. Не было и намека, что немецкие солдаты могут броситься сюда, чтобы защитить честь своей каменной фрау.
Алтын остановился у статуи и потянулся рукой за знаменем на древке, закрепленным на его спине. Отвязав его, он протянул флаг Виктору, но тот покачал головой.
— Нет, — как можно тише сказал Виктор; его голос едва перекрывал шум боя под ногами. — Это должен быть ты, лейтенант. (4)
Он встал у задней стороны резной лошади и сцепил руки, чтобы Алтын мог поставить ногу. Как только тот забрался на статую, Виктор стянул карабин с плеча, крепко зажал его в руках и осмотрелся вокруг. Он снова глянул вверх в тот момент, когда Алтын добрался до плеча статуи и, закрывая ладонью ее лицо, воткнул древко между сводами короны. Порыв ветра сразу же поймал знамя, и большое полотно красного цвета с золотым серпом и молотом зареяло в лунном свете.
На площади внизу, искры костров, зажженных экипажами танков, взмывали в темную ночь.
Возможно, оставались дни, даже недели до окончательной капитуляции и месяцы до того момента, когда они смогут отдать Гитлера, его министров и генералов под международный суд ради восстановления справедливости, но в тот момент Виктор знал, что все уже кончилось. Они победили.