Я же участвую в обезвреживании зашкалившего хинкера, только что убившего девушку из провинции. Связывают эти два случая не только мое участие, но и личность хинкера: охранник того самого гаража, которому принадлежал тягач. Ну и, наконец, последний случай: расстрел почетного караула... Итого восемнадцать убитых, один тяжелораненый и один с ног до головы в переломах и вывихах. Не смогу ли я прокомментировать это? Чего ж не смочь, подумал я... особенно если приплюсовать два полицейских патруля по четыре человека в каждом, двух мальчиков-грузин, генерала Шонеберга, его сотрудников, случайных жертв большого взрыва на Лубянке, наконец, пятимартовцев, уже убитых и тех, которым эта процедура еще предстоит... и, возможно, Сашу... Понятно, что ничего этого я не сказал, а, сделав долгую паузу, которая должна была проиллюстрировать глубокое душевное потрясение, сказал: нет... какие тут комментарии... это ужасно... Лейтенант Шмидт внимательно смотрел на меня. Герр инженер, сказал он, как вы понимаете, никакого обвинения вам пока не предъявлено. Однако я обязан предупредить вас, что вы являетесь объектом полицейского расследования. Завтра... вернее, уже сегодня утром мы обратимся к консулу за разрешением на ваш допрос. Вы можете нанять адвоката, либо поручить свою защиту государственной юридической коллегии, либо защищать себя сами. Понятно, сказал я. Когда и куда я должен прибыть? В двенадцать часов дня вы должны обратиться в приемную городского полицейского управления. В случае неявки против вас автоматически возбуждается уголовное дело по статье двести девятой, часть седьмая: "Препятствование ходу следствия", что влечет за собой немедленный арест...
Герр лейтенант, сказал я, помолчав приличествующее время, не могли бы и вы ответить мне на один-два вопроса? Попробую, кивнул лейтенант. Возросло ли число насильственных преступлений в Москве за последние, скажем, полмесяца? Да, сказал лейтенант, во много раз. Присутствие военных помогает или мешает полиции? Лейтенант не ответил, но сделал такое лицо может быть, непроизвольно, – что ответа и не требовалось. Тогда – до встречи, сказал я, направляясь к двери. Стрелять, выдохнул мне в след лейтенант Шмидт, просто стрелять, стрелять на месте... зачем мы нянчимся с ними? Точно, подумал я, собственно, этим мы и занимаемся все эти годы...
12.06.1991. 03 часа.
Черемисовская, 40. Фирма "ЮП".
Из такса я позвонил Якову. Яков сказал условную фразу и положил трубку. Голос у него был усталый – выдохся за эти дни Яков, выжал из себя все, что мог и чего не мог... Смысл сказанного и был такой: все ребята отметились, задание выполнено полностью, потерь нет. Так что операция вступала в последний, формально несуществующий этап. План эвакуации у меня был старый, успешно обкатанный в Кабуле и Фергане. На военной базе в Нарьян-Маре в полной готовности дежурит "Лавочкин-317"; в его бомбоотсеке и специальных капсулах, подвешенных вместо ракетных кассет, помещаются без всякого комфорта, конечно, но полтора часа вытерпеть можно двенадцать человек. Если не пороть такую горячку, как в Фергане – а там мы забаррикадировались в верхнем этаже "Дома Азии", и снимали нас с крыши то можно рассчитывать на полную незаметность отхода: "Лавочкин" этой модели не засекается радарами. На этот раз он уйдет не с полной загрузкой: остаюсь я, остается Командор и, возможно, Саша: мы попытаемся через княжну внедриться в "Пятое марта" – в базовую его часть. Надо будет тонко имитировать наш разгром... впрочем, об этом чуть позже.
Над входом в подвальчик ярко переливался наш рекламный щит: "ЮП – это безупречно!" В радужном треугольнике под щитом менялись буквы: В – Х – О Д – E – I – N – G – A – N – G – B – X – O... Окна в доме были темны сплошь, только на первом этаже горел свет в кабинете управляющего.