— Как ты выжила? — ужаснулся Том, с детства привыкший есть все, что не приколочено.
— О, у меня была благая цель, — Роксана внезапно хохотнула, — насолить моей любимой матушке своим присутствием. Я не могла сдохнуть и лишить себя удовольствия видеть ее перекошенное лицо каждый раз, когда я спускалась утром на завтрак.
— Не ладишь с матерью? — осторожно прощупал ножкой почву Том.
Роксана первый раз завела разговор о семье, нельзя спугнуть эту птицу.
— Ну как тебе сказать, — Роксана откусила кусок пирога. — Если опустить тот факт, что она отрезала мне волосы под мальчика, годами морила меня голодом и отправила в закрытую школу в Исландии, лишь бы не видеть меня, то она меня вполне любит.
— Ты училась в Исландии? — удивился Том.
— До четырнадцати лет, — кивнула Роксана, — потом в Шотландии, а последний год в Уэльсе, — она на секунду замолчала, — но я не доучилась.
— Почему? — округлил глаза Том.
— Потому что я сбежала из дома, говорила же, — постучала она пальцем ему по лбу. — Это были пасхальные каникулы, мать заперла меня в комнате, хотела познакомить с каким-то «джентельменом из высшего общества», а я слиняла через окно. После этого она меня даже найти не пыталась.
— Звучит как средневековая история о принцессе, — недоверчиво покачал головой Том.
— Это она и есть, Томми, — протянула Роксана. — Тебе знакома фамилия Честертон?
— Нет, — честно сказал он, — но Хаз говорил, что где-то слышал ее.
— Вильгельм Честертон – соучредитель одной из крупнейших табачных компаний – «British American Tobacco», — спокойно начала она, уперевшись взглядом в одну точку. — Вильгельм был очень сложным человеком, помешанным на чистоте графской крови и прочей херне. В его семье было принято вести себе так, будто ты на приеме у королевы. Как же он был зол, когда узнал, что шестилетний сын Роберт общается с дочерью посудомойки. Мальчика высекли розгами, а потом заперли в темном чулане, будто на дворе шестнадцатый век, а не шестидесятые годы. С тех пор маленький Роб уже не мог думать об отце, как о нормальном человеке, а потому в восемнадцать лет он ушёл из дома, женился на той самой дочке прислуги и жил припеваючи, работая на заводе за сто пятьдесят фунтов в месяц, чего не хватало на элементарные удобства, не говоря уже о еде. Молодая жена оказалась той ещё сукой, которая хотела выйти за богатенького мальчика, который бы обеспечивал все ее желания, а в итоге оказалось супругой просто рабочего. Именно поэтому в семье все чаще стали происходить скандалы, а кончилось все тем, что жена, а звали ее Эллен, потащила свою жирную задницу к Вильгельму с просьбой простить непутевого сына. Эллен, само собой, прогнали, однако, Вильгельм задумался. Роберт был его единственным сыном, последним из рода Честернов, и отец решил смилостивиться. Он предложил Роберту сделку: Вильгельм даёт ему деньги, хорошее рабочее место и положение в обществе, а сын забивает на свои свободолюбивые идеалы и превращается в образцового представителя золотой молодежи того времени – транжиру и лодыря. Эллен две недели шипела у него над ухом, что надо соглашаться, что такой шанс бывает раз в жизни, что он проебывает свою жизнь, и, в итоге, Роберт согласился.
Роксана отпила из чашки кофе и скривилась.
— Хоть бы молочка долил, ирод.
— Дальше что? — нетерпеливо бросил Том, понимая, что Роксана говорит о своей семье.
— Дальше Эллен стало настоящей сукой, совсем забыв, что она сама дочь посудомойки, — Роксана еле сдержалась, чтобы не сплюнуть на пол. — Она стала беситься, когда вилка лежала справа, когда мраморная лестница недостаточно блестела, когда Роберт брал на руки новорожденную дочь, когда он курил на диване, — в глазах Роксаны зажегся очень неприятный огонёк. — О, как она ненавидела дочь просто за то, что та нравом пошла в отца. Когда маленькая девочка надевала джинсы, ее били по рукам плетью, если она громко говорила за столом, то Эллен запирала ее в комнате на три дня, подавая еду через кошачью дверцу.
— Почему ты говоришь о себе в третьем лице? — тихо спросил Том.
— Потому что по официальной версии Роксана Честертон скончалась от порока сердца в возрасте семнадцати лет, — по щеке Роксаны сбежала слеза. — Ее больше нет.
— Как ты оказалась в баре? — он взял ее за руку.
— Моя мать уже не один раз пыталась обручить меня с кем-нибудь очень известным, но все время что-то срывалось, — Роксана впилась пальцами в его ладонь. — То жених влюбился в какую-то простолюдинку, то я подбросила ужа в комнату будущей свекрови, — она грустно усмехнулось. — Ничего такое времечко было.
Роксана сидела по-турецки, пождав под себя ступни и раскачиваясь взад-вперёд.
— А в семнадцать все почему-то очень удачно сложилось, жених уже приехал. Какой-то напыщенный индюк, жирный и высокомерный, — она всхлипнула, — а я испугалась и в ночь перед помолвкой сбежала.
— И куда ты пошла?
— К парню, — чуть помедлив, ответила она. — Его звали Эверетт. Он учился в одном классе со мной в Уэльсе.
Она замолчала. Том не рискнул торопить, потому что по ее лицу градом текли слезы.
— Тогда мы четыре месяца курили травку, трахались, пили и были полностью и окончательно счастливы, — тихо сказала она. — А потом он поехал на мотоцикле в ночь до магазина, а какой-то мудак на фуре не смог вырулить и снес его. Я до сих пор помню крик его матери, когда мы пришли в морг на опознание. Нам пришлось искать Эва по двум частям тела, — она говорила тихо, Тому даже пришлось прислушаться, чтобы различить некоторые слова. — Его разрубило пополам. После похорон я ушла из его дома навсегда и связалась с компанией байкеров. Да, это было низко бросать его мать в таком состоянии, но я не могла там остаться даже ещё на одну ночь. Там все пахло Эвереттом. Само собой, здоровые обмазанные мазутом бородатые парни не лучшие друзья для семнадцатилетней девчонки, но по ночам в моей голове кричал Эв, которого разрывает пополам, и я садилась на мотоцикл, брала бутылку виски и летела по шоссе на дикой скорости, надеясь, что следующей в закрытый гроб положат меня, что голоса в моей голове замолчат, что я наконец-то буду счастлива.
Она опять замолчала. Не пила, не кусала пирог, не вздыхала. Просто молчала.
— Но я не сдохла, хотя заслуживала этого больше всех. И я пустилась во все тяжкие: пила, курила, трахалась со всеми подряд, драила машины, чтобы заработать пару фунтов и тут же спустить их на дешевую выпивку. Ни отец, ни мать не искали меня. Для всего мира я уже умерла.
— Но ты оказалась в баре, — напомнил Том.
— Подошла не к той машине, предлагая отсосать, — горько усмехнулась она. — За рулём оказался мой отец. Сначала он кричал, потом оттаскал меня за волосы, но когда вокруг него столпились накачанные парни в кожанках, пересмотрел свои приоритеты, — она растянула губы в улыбке. — Он уехал тогда, но на следующий день вернулся и протянул мне мой билет в нормальную жизнь, место бармена в «Круглом столе», после этого он навсегда исчез из моей жизни, а я сняла квартирку и тихо-мирно бухаю.
— А что с байкерами?
— А что с ними? — удивилась Роксана. — Половина поразбивалась, половина спилась. Из всей компании человека три осталось, и те переломанные.
— И тебе было не страшно? — поднял брови Том, привлекая Роксану к себе.
— Мне было абсолютно похуй, что со мной будет завтра. Я уже говорила, я не хочу жить до старости.
— Да уж, — только и ответил Том.
— Что, Томми, страшно связываться стало с такой девушкой? — улыбнулась кончиками губ Роксана.
— Просто всегда нужно помнить, что из-за поворота может выскочить твой дружок-байкер, — мягко улыбнулся Том.
— Или просто уйти в свою красивую жизнь и больше никогда ни о чем не париться, — парировала Роксана.
— Кажется, в твоей жизни хватает дерьма, чтобы я стал ещё одним, крошка, — провёл по ее мокрой от слез щеке большим пальцем Том и прижал Роксану к груди.
И ещё долго смотрел в пустоту невидящим взглядом, гладя ее по спине.