Воспоминания о школе не угасли со временем. И становились еще живее и ярче, когда я сталкивалась с помощниками помладше, которые совсем недавно проходили тот же путь, что я в свои двадцать.
Бывало, за обедом в столовой новички рассказывали о своих годах учебы, о творческих занятиях и наставниках. Недавно я узнала, что мистер Роджер ушел на пенсию и уехал. Мисс Вероника вышла замуж и тоже уволилась. Теперь в Хейлшеме преподавали несколько новых опекунов, и это вызывало щемящее чувство потери: наша школа меняется, наше прошлое уходит. Уходим и мы сами.
Сколько лет пройдет, когда из нашего потока не останется совсем никого?
*
Сентябрь подходил к концу. На четвертой выемке завершила Сьюзи Т.. Доктор Ференс долго отчитывал и помощников, и сестер – он рассчитывал, что Сьюзи всё-таки дотянет до пятой. Я даже не знаю, в чем была причина, странно всё-таки. Крепкая девушка, старожил клиники, на операцию шла спокойно. Но увы, такое в нашей практике бывает.
После этого случая Стиву четвертую и пятую выемку произвели на несколько дней раньше запланированного. Заганос воспринял такую новость спокойно. Известие о том, что донор завершил, пришло вечером. Мы как раз сидели в сестринской, помогая медсестрам подготавливать перевязочный материал. Монотонное занятие погружало в состояние оцепенения, белизна марли будто стояла у меня перед глазами. Мы даже головы не подняли, когда в дверь постучали. Медсестра из операционного блока заглянула в кабинет и попросила Заганоса подойти к ней.
Я понимала, что это значит.
Но, когда Заганос вернулся, красивое лицо не выражало никаких эмоций. Неужели ему всё равно? Томми так расстраивается, когда его доноры завершают, или даже когда просто в клинике происходит какая-то неприятная ситуация.
Мне так и хотелось выбрать момент, когда нас никто не может подслушать, и спросить Заганоса: «Как ты можешь так ко всем относиться? Что у тебя на уме?!». Вот только что-то мне подсказывало – ответ на этот вопрос я никогда не получу, и лучше даже не спрашивать.
*
Вскоре Заганос сдал отчет о проведенной работе и уехал. Какая-то очередная ВИП-клиника и врачи, сотрудничать с которыми было мечтой многих. В моей же жизни всё оставалось по-прежнему.
Разве что… в Кингсвуд поступил новый интерн. Мистер Харли как-то сразу всем понравился. Внешне его красавчиком не назовешь, но его обаятельная улыбка способна растопить сердца самых суровых дам среднего возраста. Опытные хирурги его хвалили и уступали его просьбам о разрешении хотя бы присутствовать на сложных операциях. Медсестры охотно заговаривали с ним не только по работе. Ночная смена не возражала, чтобы его ставили в график с ними – а это уже знак того, что человека приняли как своего.
Но что меня больше всего удивило – мистер Харли совершенно по-другому относился к помощникам. Я ни разу не слышала, чтобы он отчитал кого-то из наших при всех. Даже когда в Кингсвуд снова приехала Фатима Л. и что-то перепутала, помогая новому подопечному, интерн Харли позвал ее в свободную палату, поговорил с ней, вместе с ней пришел к донору… и ни словом не обмолвился об инциденте кому-либо из коллег.
Никогда не забуду, с каким видом Фатима ходила после того разговора. Я увидела, она плакала в кладовой, закрыв лицо руками. Хрупкие плечи вздрагивали, вьющиеся непослушные коротко стриженные черные кудряшки растрепались еще больше.
- Что случилось, Фатима? – спросила я. – Что-то с Кевином? Или тебя кто-то обидел?
- Н-нет, - она снова всхлипнула. – Всё в порядке, просто… мистер Харли… он разговаривал со мной так… будто я человек! Ты понимаешь, Кэт? Я же не такой классный помощник, как ты и другие парни и девушки из Хейлшема…
- Ты очень стараешься, - успокоила я ее. – И ты не думай, что мы, хейлшемские, чем-то особенные или чем-то лучше. Знаешь, одна моя подруга… она сейчас уже перешла в доноры… до сих пор жалуется, что эта работа ее временами бесила.
Фатима зарыдала в голос.
- Я сама знаю, что как помощник я ноль! Стив нравился мне, а я не могла сделать для него ничего полезного. А в Норфолке у меня был донор, так он даже на первую выемку шел в состоянии «возбужден», ко второй ему стало хуже, и на второй он завершил, и все сказали, что это только моя вина! Кэт, ты никогда не сможешь себе представить, как я хочу продержаться в помощниках еще года два-три, и как я боюсь, что мне пришлют извещение.
- Но извещение не зависит от того, хороши мы или нет, - возразила я. – Я знала одного парня, растяпа и лентяй, каких мало, так он четырнадцать лет проработал. А были и замечательные помощники, которых быстро переводили в доноры.
Девушка глубоко вздохнула.
- Ох, Кэт, дело даже не в том. Представь себе, мистер Харли сказал мне, что не винит меня, что я не так уж серьезно ошиблась, и он согласен объяснять мне то, чему меня не учили в моем колледже. А еще… он спрашивал меня обо мне самой, просто так! С тобой такое бывало? Чтобы врачи просто о чем-то тебя спрашивали, не по работе. Ну там, нравилось ли тебе учиться, или были ли в твоем интернате занятия творчеством, или чем ты увлекаешься в свободное время…
Я покачала головой.
- Не помню такого. Просто люди снаружи спрашивали что-то такое, обыкновенное, пока не узнавали, что я помощник.
- Вот! – воскликнула Фатима. – Я как подумаю об этом, хочу плакать и плакать.
*
Успокоив ее, я еще долго не могла забыть наш разговор. Я и сама замечала, что мистер Харли относился к нашим… как к равным себе, по-другому и не скажешь. И написала Заганосу об этом случае: раз его интересовали любые новости, такой необычной он точно обрадуется.
========== Глава 19. Заганос З. ==========
Мы встретились, как в бурю в море
Разбитые суда,
Друг с другом не промолвив слова
(Слов не было тогда)…
(с) Оскар Уайльд, «Баллада Редингской тюрьмы»
Я приехал в Колчестер в полдень. Там у меня была донор, которая восстанавливалась после пятой выемки. Держалась она неплохо. Предполагали, что семь выемок она переживет. Но своими капризами Дорис иногда почти выводила меня из себя. Бывало, я слушал ее сплетни о незнакомых мне донорах и помощниках – ни для одного она не находила доброго слова – кивал, вставлял время от времени реплику-другую, а сам думал: «да скорей бы уже твоя седьмая выемка, когда ты меня уже освободишь!». Нехорошо, конечно, так думать о своих подопечных. Хотя лучше так, чем сопровождать на выемку кого-то, к кому привязался, и с каждой новой операцией понимать – еще немного, и вы больше никогда не увидитесь.
Если до недавних пор с Дорис удавалось как-то ладить, сейчас ее характер испортился вконец. Когда я помогал ей причесаться, она жаловалась, что я дергаю ее за волосы и делаю это нарочно. Одевая ее, мне приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы она меня не ущипнула, и не всегда мне это удавалось. Щипалась она больно, оставляя синяки.
Бедняга не так уж была виновата во всех гадостях, которые творила – сильно сказывался наркоз. Притом, еще после третьей выемки она оглохла на одно ухо, слушать музыку ей запретили, и единственной связанной с любимым хобби радостью у нее осталось читать журналы о поп-звездах, и их я должен был привозить в каждый свой визит в клинику. Иначе начинались слёзы, крики…
Вот и сейчас перед визитом в клинику я заглянул в магазинчик, где продавались журналы, блокноты и прочие мелочи. Передо мной у кассы стояла худенькая коротко стриженая женщина. Что-то в ее фигуре показалось мне смутно знакомым. У нее запищал мобильный, и, доставая телефон из кармана, она выронила стопку тетрадей и упаковки с карандашами и ручками, которые держала в руках. Я помог ей собрать рассыпавшиеся вещи, и, когда она обернулась, я вспомнил. Мисс Люси! Наш инструктор по спорту из Хейлшема. Та самая, которая так внезапно ушла из школы.
- Мисс Люси! Я часто вас вспоминал, - с улыбкой сказал я.
Пока мы расплачивались за покупки, она внимательно и слегка настороженно смотрела на меня, наверное, пытаясь вспомнить. Конечно же, когда она покинула Хейлшем, мы были подростками. Некоторые очень изменились с тех пор. Например, вряд ли бы она узнала Рут К. – та в детстве выглядела серенькой мышкой со смешной косичкой, тогда никто бы не предположил, что она вырастет в яркую и красивую девушку.