Чуть сощурился лукаво, словно что-то припоминая, и спросил: - Какие системы представляются вам более обещающими - гравигенные или гравизащитные?
Опять в голове у Журанкова что-то беспокойно заворочалось под слоистыми наносами - так, верно, трава начинает протискиваться из-под слипшейся коросты накопившегося за зиму хлама и дерьма. Сам собой во рту начал складываться отзыв; неуместные слова с несколько траченной временем готовностью навинтились одно на другое безо всякого участия мозга, на рефлексе, ибо на вопрос Алдошина почему-то, не вспомнить сейчас почему, можно было ответить лишь: “Я признаю только Д-принцип…” Журанков дернулся, будто меж лопаток ему прижали горящий окурок.
– Шутить изволите, Борис Ильич? - неприязненно спросил он.
– Помилуйте, Константин Михайлович! Ни в малейшей степени! То есть шучу, конечно, а что же мне, плакать и скорбеть? Я же, в конце концов, рад вас видеть безмерно! Я же вас совсем потерял! Вспомнил бы, может, через полгода, через год - мы же, покорнейше прошу учесть, еще только разворачиваемся, времени не хватает и все надо успевать сразу…
– Нич-чего не понимаю, - с вызовом, почти с удовольствием от того, что и впрямь ничего не понимает, отчеканил Журанков.
– Неудивительно, - беззлобно ответил Алдошин. - Вот так, с бухты-барахты, поди достучись… Может, вы все-таки отложите на часок вашу овощебазу? Я вас потом подброшу, куда скажете…
– Там, куда мне надо, ваш “Кадиллак”, Борис Ильич, завязнет, - ядовито сказал Журанков.
– Это не “Кадиллак”, - улыбнулся Алдошин. - Всего-то “БМВ”.
Это известие почему-то Журанкова добило.
– А я думал, “Мерседес”… - упавшим голосом сказал он.
Алдошин раскатисто захохотал.
А из Журанкова будто выкачали воздух. Он был с утра легкий и прыгучий, как мяч. Бодрый, полный энергии… Целеустремленный. А сейчас просел, точно снег над просыпающимся по весне ручьем… Даже сгорбился. Лопата стала неимоверно тяжелой. Пряный, мокрый воздух - и тот стал неимоверно тяжелым. Сапоги жмут. Вот ведь никогда не замечал - а они, оказывается, жмут.
– Давайте мы вот как поступим, - отсмеявшись, сказал Алдошин. Теперь он был очень серьезен. - Боюсь, я взял неверный тон… Но я просто очень обрадовался, действительно обрадовался, встретив вас так вот запросто… В добром меж тем здравии… Давайте-ка мы вот как поступим, любезный Константин Михайлович. Давайте-ка вы пригласите меня в гости. Побубним обстоятельно. Уделите мне время, не сочтите за лишнюю докуку. А потом - как пожелаете.
– У меня действительно очень много дел, - беспомощно и уже устало ответил Журанков.
– Я понимаю, - негромко проговорил Алдошин, глядя ему в глаза. - Я понимаю, что вы в какой-то ужасной ситуации. Поверьте, я бы вас непременно нашел раньше или позже… Не получается все сразу, и вы даже представить не можете, сколько у нас проблем. Но о вас никаких известий, никаких даже слухов, понимаете, как в воду канули, и я, положа руку на сердце, уверен был, что вы за кордон сдрапали! Нет, мы бы вас и там нашли, но… Но и -Интернет-то у нас прочесывается! По ключевым словам, по фамилиям… Мне вчера когда принесли распечатку вашего постинга… насчет почки… Я думал, у меня у самого почки… да что там почки - матка и та на хрен выпадет. А я как раз в Питере по делам. Пока ваш адрес мне нашли… В общем, я понимаю: у вас что-то творится совершенно отчаянное. Считайте, что я приехал вас спасать. Пока не знаю от чего, но вот вы мне и расскажете. А я вам расскажу, какими я вас буду спасать примочками. Лады?
Ноги теперь совсем не хотели держать Журанкова. Так бы и сел на грязный асфальт.
– Не уверен насчет… гостей, - медленно сказал Журанков. - У меня дома очень… очень скромно.
– Сколько вам денег нужно? - просто спросил Алдошин.
Журанков помедлил. Потом сказал. В глазах у Алдошина что-то удивленно мигнуло.
– Ну, нормально, - сказал Алдошин. - Я-то думал… Тоже мне - трагедия. Будем считать, это - подъемные.
Лопата, вдруг став чугунной, едва не продавила Журанкову плечевую кость.