Это было незнакомое и совершенно непередаваемое ощущение.
– Нам крайне существенно, чтобы вы вспомнили, на какие счета поступили те деньги, которые вы сочли пропавшими. Где они растворились и по каким именно причинам вы решили, что они растворились. Для чего они предназначались формально и до какой инстанции их перемещение возможно проследить. В общем, все, что их касается.
Мир изменился мгновенно, словно Кармаданов невесть как разом попал с пусть безалаберной, но родной и уютной Земли на какую-нибудь чуждую Луну. Раскаленную, промороженную, безводную… безвоздушную…
– Ну, отдышитесь, отдышитесь, - заботливо сказал пожилой. - Я подожду. Мне-то спешить некуда. Это, собственно, в ваших интересах - покончить с неприятной процедурой побыстрее.
– Я… - просипел Кармаданов. Говорить было трудно, словно он ворочал языком камни и пытался прожевать их, а они не давались. - Я не могу… Это же не на память…
– А вы напрягите память, - ласково посоветовал пожилой. - Вы же профессионал.
Кармаданов молчал. Он просто не мог придумать, что сказать.
– Ну, начните с самого простого, - посоветовал пожилой. - Какая именно сумма растворилась? Уж это вы должны были запомнить.
Ни души не было кругом. Ни души. Даже солнце зашло. Даже автомобили будто вымерли. Только вдали, натужно приближаясь, с рычанием преодолевала пространство замызганная мятая маршрутка. Что с нее толку.
Гортанно и протяжно кричали в деревьях галки. Что с них толку.
Поодаль шумел потоками машин и лязгом подскакивающих на выбоинах троллейбусов Ломоносовский. Там было полно народа. Что с него толку.
Кармаданов будто превратился в лед. Изо всех чувств осталось одно: то, что он, со всем своим умом, знаниями, бездной прочитанных книг, со всей своей любовью к жене и дочери и даже со всей их двойной любовью к нему, оказывается, гораздо слабее и МЕНЬШЕ, чем короткий стальной плевок, которым волен все это прекратить или не прекратить неожиданно оказавшийся рядом совершенно незнакомый человек.
Поразительное откровение. Испытав его, жить потом невозможно.
– Вы кто? - хрипло спросил Кармаданов.
– Экий вы тормоз, Семен Никитич, - недовольно сказал пожилой. - Похоже, вам все же придется со мной поехать. Возможно, когда Сима будет у вас на глазах… И все, что с ней будет происходить, - тоже у вас на глазах… Это вас взбодрит. Вставайте.
Кармаданов сидел, будто примерз к скамейке.
Это же была та самая скамейка, на которой он сидел, когда Сима еще в коляске гугукала! Та самая!
– А если я не встану? - глухо спросил он.
– Яйца отстрелю, - просто ответил пожилой.
Кармаданов при этих его словах, как ни странно, ничего не почувствовал. Ему уже нечем было чувствовать. Он уже умер.
Он встал.
Когда до иномарки оставалось метра два, передняя левая дверца открылась; изнутри, из уютной, мягкой глубины комфортабельного салона, высунулся белобрысый парень и широко улыбнулся, глядя Кармаданову в глаза. У него была открытая, беззлобная улыбка.
– Паялник жопа хочиш-шь? - глумливо спросил он.
В нем не было ни тени, как с некоторых пор принято формулировать, кавказской национальности. Нормальный русак. Просто, наверное, среди таких русаков принято так шутить. Наверное, так они кажутся себе круче. Мужественней.
– Ну, зачем вы это, - с неудовольствием одернул шофера пожилой. - Здесь нет фанатиков. И Семен Никитич тоже вполне интеллигентный человек. Просто он малость прибалдел. Сейчас мы покатаемся немного, и все утрясется. Садитесь на заднее сиденье, Семен Никитич, к дочурке поближе. А я спереди, - он опустил газету с пистолетом и шагнул в сторону от Кармаданова, чтобы открыть дверцу для себя.