Распались цепи, которыми он приковал себя к колеснице познания: не будет борьбы, но не будет и поражений. Как приятно перестать думать и лететь в темноте к береговым огням.
- ТЕМНОТА! - раздался вдруг тревожный глухой голос. - ЧАЙКИ НИКОГДА НЕ ЛЕТАЮТ В ТЕМНОТЕ!
Но Джонатану не хотелось слушать. "Как приятно, - думал он. - Луна и отблески света, которые играют на воде в ночи, как цепочки сигнальных огней, и кругом все так мирно и спокойно..."
- Спустись! Чайки никогда не летают в темноте. Родись ты, чтобы летать в темноте, у тебя были бы глаза совы! У тебя была бы не голова, а вычислительная машина! у тебя были бы короткие крылья сокола!
Там, в ночи, на высоте ста футов, Джонатан Ливингстон прищурил глаза. Его боль, его решение - от них не осталось и следа.
Короткие крылья. КОРОТКИЕ КРЫЛЬЯ СОКОЛА!
Вот в чем разгадка! "Какой же я дурак! Все, что мне нужно, - это крошечное, совсем маленькое крыло; все, что мне нужно, - это почти полностью сложить крылья и во время полета шевелить одними только кончиками. КОРОТКИЕ КРЫЛЬЯ!"
Он поднялся на две тысячи футов над черной массой воды и, не задумываясь ни на мгновение о неудаче, о смерти, плотно прижал к телу широкие части крыльев, подставив ветру только узкие, как кинжалы, концы перо в перо - и вошел в отвесное пике.
Ветер оглушительно ревел у него над головой. Семьдесят миль в час, девяносто, сто двадцать, еще быстрее! Сейчас при скорости сто сорок миль в час, он не чувствовал такого напряжения, как раньше при семидесяти; едва заметного движения концами крыльев оказалось достаточно, чтобы выйти из пике, и он пронесся над волнами как пушечное ядро, серое при свете луны.
Он сощурился, чтобы защитить глаза от ветра, и его охватила радость. "Сто сорок миль в час! Не теряя управления! Если я начну пикировать с пяти тысяч футов, а не с двух, интересно, с какой скоростью..."
Благие намерения позабыты, унесены стремительным, ураганным ветром. Но он не чувствовал угрызений совести, нарушив обещание, которое только что дал самому себе. Такие обещания связывают чаек, удел которых заурядность. Для того, кто стремится к знанию и однажды достиг совершенства, они не имеют значения.
На рассвете Джонатан возобновил тренировку. С высоты пяти тысяч футов рыболовные шхуны казались щепочками на голубой поверхности моря, а Стая за завтраком - легким облаком пляшущих пылинок.
Он был полон сил и лишь слегка дрожал от радости, он был горд, что сумел побороть страх. Не раздумывая, он прижал к телу переднюю часть крыльев, подставил кончики крыльев - маленькие уголки! - ветру и бросился в море. Пролетев четыре тысячи футов, Джонатан достиг предельной скорости, ветер превратился в плотную вибрирующую стену звуков, которая не позволяла ему двигаться быстрее. Он летел отвесно вниз со скоростью двести четырнадцать миль в час. Он понимал, что если его крылья раскроются на такой скорости, то он, чайка, будет разорван на миллион клочков... Но скорость - это мощь, скорость - это радость, скорость - это незамутненная красота.
На высоте тысячи футов он начал выходить из пике. Концы его крыльев были смяты и изуродованы ревущим ветром, шхуна и стая чаек накренились и с фантастической быстротой вырастали в размерах, преграждая ему путь.
Он не умел останавливаться, он даже не знал, как повернуть на такой скорости.
Столкновение - мгновенная смерть.
Он закрыл глаза.
Так случилось в то утро, что на восходе солнца Джонатан Ливингстон, закрыв глаза, достиг скорости двести четырнадцати миль в час и под оглушительный свист ветра и перьев врезался в самую гущу стаи за завтраком. Но Чайка Удачи на этот раз улыбнулась ему - никто не погиб.
В ту минуту, когда Джонатан поднял клюв в небо, он все еще мчался со скоростью сто шестьдесят миль в час.