Так и повелось величать кумиров пяти Богов «киевским Пантеоном» или «Пантеоном Владимира». То же истолкование давали ему большинство ученых (последним с такой идеей выступил Игорь Яковлевич Фро-янов). Не могли разве что договориться о том, кто из Богов какой народ должен представлять: Хорса считали хазарским (И.Е. Забелин), полоцким (А.Н. Робинсон, очевидно, оттого, что полоцкий князь Всеслав в «Слове о полку Игореве» «перерыскивает» путь великому Хор-су) и даже иранским и торкским (хотя к 980 году никаких иранских племен, вроде скифов или сарматов, давно уже не было у русских границ, а торки-огузы, дальние родичи туркмен и азербайджанцев, наоборот, подошли к этим границам почти через век после крещения Руси). Мокошь большинство исследователей дружно относили к «финским» Божествам (еще одна ученая мода, и ныне не угасшая - выискивать в остатках славянского Язычества финское влияние). Очевидно, от имени мордовского племени мокша - других оснований производству киевской Богини в финны я не вижу. Семарьгл побывал и невнятным «богом степных народцев» (Е.В. Аничков), и иранским Божеством. Не избежали печальной участи и те Боги, коих Строев отнес к безусловно славянским - так, Перуна подозревали в том, что он-де «замаскированный» скандинавский Громовержец Тор: надо же как-то объяснить, что в русском Язычестве нет и тени пресловутых «норманнских» варягов и «скандинавских» русов! Это воззрение воплотилось даже в поэзии: в стихотворении Александра Кондратьева «Перун - Велесу» Громовержец горделиво заявляет:
Нет, я не брат тебе, о Волос, бог скотов, Бог племени
рабов, покорно гнущих выи, Варяжских витязей дружины
боевые Меня к вам принесли от дальних берегов…
И чтобы не было неясности, про каких именно варягов идет речь, добавляет:
Для викингов-князей я тот же древний Тор.
Другие ученые видели в нем литовского Бога (того же Перкуна). Вытащили даже албанское (!) не то божество, не то просто слово «перынди» или «перенди». А.Н. Робинсон определил Стрибога совершенно изумительным образом: это, оказывается… «славяно-половецкое Божество». С какой стороны этот Бог с насквозь славянским именем оказался причастен к степнякамполовцам, предкам татар, казахов и алтайцев, лично я, читатель, постичь не в силах. Что до Даждьбога, то самые рьяные сторонники «теории заимствований» не сумели отыскать на него какого-нибудь компромата. Чересчур уж прозрачным было славянское звучание его имени. Словно бы в отместку, его почитание постарались сузить до неприличия - Даждьбог оказывался то киевским Божеством (все тот же Аничков), то черниговско-северским (польский исследователь Хенрик Аовьмянский).
Если Вас, читатель, изумит этот странный аукцион, на котором славянские ученые словно старались побыстрее сбыть на сторону Богов своих предков, я охотно объясню, в чем дело. Дело во времени. Вторая половина девятнадцатого столетия и первая половина столетия двадцатого были временем величайшей смуты в умах - смуты, которая с неизбежностью выплеснулась в 1917 году на просторы реальной России и залила их кровавым потопом. Со смертью государя-рыцаря, железного императора Николая Павловича, умы русского общества охватило брожение, вылившееся в два основных направления: западничество и славянофильство. Западники, либералы-прогрессисты, не находили ничего хорошего в прошлом России, наблюдая там одну дикость и отсталость. Во имя прогресса России следовало, по мнению этих господ, как можно скорее отказаться от всех «пережитков прошлого» и как можно больше подражать таким светочам прогресса, как Англия и Франция.