Авторы сразу заявили, что говорят об этом «бесовском отродье» не как о достойных воспоминания, но ради доказательства «дьявольской» и «безумной» природы Язычества.
Вот как долго христианские авторы обставляли извинениями и «идеологическими» экивоками всякое упоминание о Языческих Божествах[1 ]!
Надо сказать, суровое отношение к их упоминанию - даже чисто литературному - церковь сохранила до «просвещенного» XVIII столетия включительно[ 2 ]. В 1786 году архиепископ Платон объявил «сумнитель-ными и могущими послужить к разным вольным мудрствованиям» романы о Языческой Руси Василия Лев-шина, бывшего своего рода предтечей нынешнего «славянского фэнтези» и вдохновившего Пушкина на поэму «Руслан и Людмила». И если сегодня даже, в начале XXI века, иеромонах Василий Уткин пишет «под именем Перуна и Святовита поклоняется он (язычник - О.В.) реальным духовным силам ада», то можно себе представить, насколько серьезнее все было в Средние века!
Поэтому ясно, отчего авторы поучений против Язычества и двоеверия век за веком повторяли и цитировали приведенный в летописи список «бесов». Этим как бы отводили от себя гнев Христов - а кто-то и их устрашающее внимание. Ведь это же не они называли Перуна, Хорса «и иных многих» - это автор летописи! И грех вроде бы меньше. Ведь не сами ж - за святым Нестором повторяем!
Впрочем, через полтысячи лет после написания «Повести» и через три столетия после того, как отгорели огни последних погребальных костров и жертвенников русских язычников, страх перед «бесами» поутих, напротив, пробуждался интерес к вере пращуров. Возникло желание узнать про них побольше - а спрос, как известно, рождает предложение. И список начали расширять, что называется, правдами и неправдами. К перечню Богов на киевском холме присоединяли то имена Богов и Богинь, по всей видимости действительно почитавшихся славянами, но в списке «Повести» не значившихся - Велеса, Ладу, Лелю, то названия Языческих праздников - Купала, Коляда.
Доходило до совершенных недоразумений: иноземец Гербенштейн, австрийский дипломат XVI века, прочел - и записал в своем сочинении - летописное «усъ златъ» как «Услад» - и «бог» с таким именем на долгие годы водворился в книгах по религии славян, да и сейчас еще обретается в любительских «Словарях славянской мифологии» и сочинениях иных «неоязычников». Был еще один путь «умножения» киевских Божеств - непонятные по древности имена начинали «толковать» в меру своих способностей. Особенно «повезло» бедному Семарьглу, которого еще в XIV веке разложили на «Сема» и «Ерьгла» (Сима и Регла, Сима и Рыла и т.д.). Под пером польских толкователей он превратился в «Зимерзлу» («богиню» зимы - от слова «замерзнуть», конечно), «Зимцерлу» («богиню» зари - очевидно, от слова «мерцать») и «Зимстерлу» («богиню» весны - «зиму стирающую»). Чуть меньше досталось Хорсу, «превращавшемуся» в «Корса», по созвучию со словом «корец» - ковш - обращенного позднейшими книжниками в эдакого «русского Бахуса», и в «Хворста» - «бога болезней». Особенно хорошо, что в иных изданиях по Язычеству обретаются разом и Семарьгл, и «Зимцерла» с «Зимерзлой», и Хоре, и «Коре», и «Хворст»!
Очень заметно, что все эти измышления шли большей частью от модного тогда представления о «жизнерадостном» Язычестве - «розовом вине и ляжкам нимф среди цветов», как ядовито замечал валлиец Артур Мэйчен в статье «Язычество». Отсюда и старательные поиски «славянского Диониса» в лице «усладов» и «корсов», и размножение всевозможных «богинь».
Обсуждая облик Перуна, позднейшие книжники также проявили немало фантазии.