Джон буквально оцепенел, не то чтобы ошеломленный, а просто почти сбитый с толку. Он знал, что Шерлок переменился, заметил в нем это сразу же, как приехал в Фэйл-хилл-коттедж, и всё же, так или иначе, оказалось так просто забыть, сколь велика была перемена. Он не мог припомнить, когда Пиноккио превратился в живого мальчика. Не было никакого свидетельства, позволявшего предположить, что у Железного Дровосека, оказывается, есть сердце. Были некоторые вещи в Шерлоке, что всегда будут присущи ему, но был момент – и Джон знал, что его пропустил, – когда некоторые другие вещи исчезли.
В какое-то время он оказался не прав, полагая, что Шерлок был тем же самым, кого он встретил когда-то, человеком, который не заботился даже о самом себе, и понятия не имел о чувствах других. Джон всё еще видел нехватку человечности – там, где оставались пробелы в его понимании, – трещины на фасаде «нормальности», которые были частью уникального подхода Шерлока к межличностному взаимодействию. Видел то, что он ожидал увидеть, зрением, слегка окрашенным серым туманом неодобрения, что, казалось, было не в состоянии распознать изменения в нем, словно перемены сезона, маскируя все цвета в монохромном режиме. Он забыл те моменты великолепия, когда Шерлок показал себя полным сюрпризов и теплоты, помня вместо этого давнее прошлое, которое было полно просчетов и в котором тот проявлял бесчувствие. Он стал жертвой привычки; Шерлок – нет. Тот не был уже человеком, остававшимся в памяти Джона упрямой идеей, оказавшейся ложной, но поддерживаемой с неразумной уверенностью.
Как он не удивлялся, что не был влюблен в Шерлока Холмса, когда всё еще хотел помнить его как удивительного, но безнадежно невыносимого? Каждое порхание в животе и неровное сердцебиение, каждый долгий взгляд и сбившееся дыхание встречали его собственный выговор, и рассудок велел ему остановиться, одуматься. Он не был геем, и даже бы если он действительно хотел Шерлока – совершенно глупый ход мыслей, – то, конечно, лучше ничего не преследовать, если он рассчитывает сохранить свое сердце неповрежденным. Любовь, выходящая за пределы дружбы, не стоила рассмотрения десять лет назад, и с тех пор он не позволял себе даже думать об этом. Шерлок всегда будет старым Шерлоком, способным улыбаться тогда, когда дети, томясь в неволе, жались в ужасе, и смеяться, ликуя от собственного озарения, когда кто-то испытывал горе безвозвратной потери. И Джон никогда бы не смог конкурировать с его жаждой, чтобы с кем-то что-то случилось, сколь бы ни разделяли они потом острые ощущения поиска и преследования.
Десять лет никогда не стирались из памяти, прошлое не позволяло видеть иного; десятилетие подавленного разочарования без осознания того, что изменилось. Шерлок не стал совершенством, но он был намного лучше, чем прежде. Он не был высокофункциональным социопатом, как в те дни, когда они повстречались. Он был самым блестящим человеком в жизни Джона, с точки зрения гениальности и общего великолепия. Целью, а не слепым пятном. Маяком, а не скалами. Кем-то, у кого, возможно, доставало сил и была возможность сломать его, но кто, несомненно, спас его жизнь. На сей раз, проявление заботы не было лицедейством; Шерлок не собирался, сбросив маску, разбить все его надежды на то, что ожидания, наконец, становились реальностью. И уверенность, что Шерлок Холмс – это всё же скорее машина, чем человек, осталась давным-давно в прошлом. Он любил, и он действительно понимал, что значит любить. А Джон был идиотом, как это всегда было известно. Слава богу, они оба знали, что нужно сделать скидку на это.
— Хочешь печенья? — спросил он.
— Да, пожалуйста.
Джон кивнул и повернулся, чтоб открыть дверцу шкафа над кофеваркой.
— О, и м-м-м… Добро пожаловать домой, Шерлок.
Тот улыбнулся, вновь поднимая кружку, чтоб сделать глоток.
— Спасибо, Джон. Теперь, полагаю, твоя очередь рассказать мне о вашей прошедшей неделе.
Джон достал коробку с печеньем и закрыл дверцу шкафчика, а дождь начался, наконец, стуча ритмично в оконные стекла.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Крысолов из сказки – вероятно, имеется в виду гамельнский Крысолов, который, избавив город от нашествия крыс, послушных его дудочке, не получил от скупых горожан достойной оплаты, разгневался и точно так же увел за собой из города всех детей.
[2] Почему-то вспомнилось из «Евгения Онегина»:
«…И обновила, наконец,
На вате шлафор и чепец…»
как признак «солидности» и «домовитости».
Но тут есть еще одна тонкость: со времен Джейн Остин (и ее мистера Дарси) достигнув определенного возраста, девушки, так и не нашедшие пары, надевали чепцы, объявляя всему миру о том, что мужей они больше не ищут.
А тут еще и ногу Джон потирает, словно бы намекая на старость… А ему чуть за сорок, что, учитывая продолжительности жизни британцев, выглядит довольно забавно.
Комментарий к Глава 8
**__ФОТО__**
1. Волшебная скрипка
https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=472938754662b610f585d3dc828d2c21
2. Восхищенный Джон
https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=7b31b7ba7704b2683816a0d610e4eada
3. Шерлок и кофе
https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=73490bfeed3543f07f5e59d7259b86c7
========== Глава 9 ==========
ГЛАВА 9
На Рождество – по секрету, «от Санты», – Джон получил на работе бутылку домашнего вина из крыжовника. Высокий брюнет из администрации был достаточно любезен, чтобы предупредить его о содержимом бутылки, будучи два года назад получателем этого общепринятого подарка. История началась с ночи с девочками и закончилась кратким объяснением того, почему, если хорошо присмотреться, можно всё еще разглядеть пару фиолетовых трусиков, прикрепленных наверху дерева в Квинс-парке. [1] Получательница предыдущего года, ведущая вторые классы, призналась, что так и не откупорила бутылку. Джон вначале был не слишком-то впечатлен подношением – благодарен, конечно, но без всяких восторгов, – но, уйдя с вечеринки с бутылкой в руке, почувствовал, что, возможно, Санта был весьма сведущ в таких делах. Ведь Джон получил бутылку загадочного волшебного зелья, весьма крепкого и пробуждающего дух приключений. Она стояла на полке всё Рождество как особое новогоднее угощение, чтоб потом откупорить ее и выпить за прошлое. Идея напиться, пожалуй, была привлекательной. Рождество было легче, чем он ожидал, но все-таки тяжело. Его первое Рождество без нее; начинающее отсчет всех последующих. Лучше было не думать об этом в таком ключе. Праздники отмечали новые начала столько же, сколько выявляли потери. Его первый тост Нового года был бы за Мэри и те счастливые воспоминания, которые они разделили. А второй, безусловно, будет за Шерлока, и не нужно было бы уточнять, почему.
Джон обычно думал о Мэри несколько раз на дню. но случались дни, когда и не думал о ней. Рождество же было наполнено нежелательными напоминаниями. Ими были каждый звонок, поздравительная открытка, где непременно упоминалась его потеря, и то, как он преодолевает невзгоды. На прошлое Рождество они уже знали, что оно для них будет последним, которое они встретят вместе. Новый год же бы для них предвестником темных времен, и в какой-то из следующих двенадцати месяцев произойдет неизбежное, и она уйдет. Она продержалась четыре месяца. Это сделало все праздники между одним годом и следующим весьма трудным моментом, чтоб отмечать, когда всё, что это означало, было только датой в ее свидетельстве о смерти, что могло быть уже заполнено предварительно, разве что с небольшим уточнением. Горечь столько же, сколь душевная боль, заставляла его вообще избегать слишком долго задерживаться на ее отсутствии. Однако, хоть в груди его и теснило, когда он погружался в воспоминания и размышления, это не было болью. Ему это нравилось. Было трудно не улыбаться, зная, что гораздо легче с благодарностью вспоминать о хорошем, чем избегать всего и скорбеть о том, что всё это осталось в прошлом. Одно из немногих обещаний, что Мэри взяла с него, состояло в том, чтобы он улыбался, когда будет думать о ней, а не хмурился. Это было тем, на что он согласился, без долгих раздумий, кроме умиротворения и желания не огорчать ее. Он был рад, что мог сделать это. Единственная вещь в коротком списке наказов, начинавшимся с «передай мое кольцо Анне-Ли, когда она повзрослеет» и заканчивавшимся «не оставайся один» . Он не был один, ведь с ним же была их дочь, которую нужно было вырастить, но он знал, что Мэри имела в виду. Та говорила об этом весьма открыто, желая, чтоб он вновь нашел любовь, а в конце даже предлагала развод, если это поможет ему двигаться дальше, не испытывая чувства неверности. Это было всегда разбивающим сердце – слушать, как безнадежно больная женщина тревожится и переживает о нем и надеется на его счастливое будущее, но теперь даже это заставляло его слегка улыбнуться, вспоминая, как она морщила нос, когда он хмурился, если их разговоры сворачивали на такую мрачную тему.