— Ни к чему дольше распалять этих проходимцев, — резонно заметил Тристан. — Спрячься, коли боишься, — обернулся он к робкому спутнику, — сейчас я отворю им, ибо такие ребята скорее понимают, если беседовать с ними не через дверь, а с глазу на глаз.
Спокойная уверенность, звучавшая в его голосе, непринуждённость его позы вселяли веру в победу. Тристан усмирил поднявшуюся в нём ярость: гнев плохой союзник в бою, тогда как ясная голова даёт преимущество.
— Помогай нам, святой Аманд*! — вполголоса произнёс трактирщик, размашисто перекрестился, поставил свечу на стол и по знаку Тристана удалился в кухню, где обнаружил забившуюся в угол девочку-судомойку. Вся остальная челядь, как и предполагал хозяин, благоразумно скрылась кто куда, замерев в неприметных тайниках. Малодушие, впрочем, совершенно простительное: кому охота связываться с пьяными злодеями да оборонять от них чужое добро!
— Хозяин… — пролепетала перепуганная служанка, скорчившись в своём ненадёжном убежище. Худенькое тело её содрогалось так, будто его колотила лихорадка. Бедняжка справедливо полагала, что бандиты, вторгнувшись внутрь, не удовольствуются одною только цыганкой.
— Это ты, Луиза? — прошептал мэтр Фурнье. — Сиди тут тихо, покуда мессир Тристан беседует с этими проходимцами!
Совет был совершенно лишним. Несчастная Луиза и без того не собиралась издавать какие-либо звуки, чтобы тем выдать недругам своё присутствие. Днём она мельком видела мессира Тристана и помнила, насколько силён и крепок их странный постоялец, покровительствовавший цыганке. Но разве он один сможет противостоять целой банде?
Что касается мессира л’Эрмита, то он, согласившись с тем, что покровительство святого Аманда сейчас как нельзя более кстати, отодвинул тяжёлый засов и рывком распахнул дверь. Его взору предстала группа оборванцев, успевших запалить ещё несколько факелов, освещавших их мрачные лица, ощеренные рты, в которых недоставало зубов, их сильные тела, прикрытые одеждой, сменившей, по всей видимости, не одного владельца, и изрядно износившейся как от этих непрестанных перемен, так и от небрежного обращения. Осаждавшие дружно отпрянули, их вопли перешли в глухое урчание: они ожидали увидеть трясущегося перед ними трактирщика, державшего за руку девушку, выдаваемую на расправу, но никак не мужчину, в котором разве что слепец не разглядел бы военной выправки. Тристан молча смотрел на опешивших бродяг, скрестив на груди руки.
— Ну, — грозно вымолвил он, нахмурив брови, — какого чёрта вы нарушаете покой мирных горожан? Кто дал вам право жечь факелы, когда с Мальбергиона давно протрубили к тушению огней?
Речь, произнесённая человеком, явно привыкшим командовать, произвела впечатление. Бродяги почуяли силу, голос Тристана пробудил в них извечное, заложенное в плоти и костях смирение плебея перед сеньором. Не будь с ними самого короля, не будь они пьяны до безумной дерзости, арготинцы сочли бы за лучшее ретироваться. Но Себастьян Монгрен одним лишь присутствием сдерживал порывы к бегству, горячил их взбурлившую кровь. Смелости ему было не занимать, к тому же он не желал ударить в грязь лицом. Себастьян с видом герольда выступил вперёд, далеко отставив ногу. Башмаки его попирали брусчатку. Повязка на глазу придавала ему лихой вид. Он был королём, и у него имелась свита. Недоставало сейчас лишь знамени, которым обычно служил воздетый на вилы окровавленный кусок падали.
— Право вольного братства, — нагло ухмыльнулся он, — которое плевать хотело на ваши права и ваши законы!
— Вы не во Дворе чудес! — холодно отвечал Тристан л’Эрмит. Стоя на пороге, он на полголовы возвышался над кишащей перед ним толпой. Он занимал приблизительно такую же позицию, что и сыны Греции в Фермопильском сражении, и невозмутимо взирал на хорохорившегося одноглазого врага, в котором распознал вожака.
— Я лишь хочу забрать то, что мне принадлежит, — прорычал король Арго, подняв повыше факел, чтобы осветить лицо противника. — Ба! — присвистнул он. — Этот остолоп дал маху: ты не похож на барышника. Такая рожа пристала, скорее, мяснику.
Осаждающие загоготали, пихая друг дружку локтями под рёбра. Шутка главаря показалась им весьма остроумной. Скромная одежда Тристана сбила их с толку. Не было на нём ни блестящей парадной формы, ни котдарма с геральдической лилией, ни ливреи с гербом в виде головы оленя — ничего, что изобличало знатного вельможу и могло сообщить бродягам имя человека, которого совсем недавно их собратья страшились пуще огня.
— Однако, глаз твой намётан и ты почти угадал род моих занятий, — осклабился Тристан, по-прежнему стоя в дверном проёме, непоколебимый, как скала. — А теперь проваливай. Я не хочу проливать кровь. Девушка тебе не принадлежит, она здесь под моей защитой.
— Чума тебя забери! Недавно мы выпотрошили нахала, посмевшего сказать то же самое! — не унимался король Арго. Его свора, издавая одобряющее гудение, смыкала ряды за спиной вожака. Эсмеральда, выскользнув из кровати, прильнула к окну, выходившему на улицу, и следила за происходящим сквозь щель между ставен. Так же сделали жители ближайших домов. Цыганке мало что удавалось разглядеть, но она, помня наказ Тристана, поборола любопытство, опасаясь обнаружить своё укрытие. Она не знала, что не впервые мужчина в одиночку сражается против целого войска, защищая её жизнь, но в душе её, помимо непреодолимой неприязни к вольному братству Арго, возрастало восхищение смельчаком. Девушка волновалась, преодолевая искушение сорваться вниз, к нему.
— Со мной вам едва ли удастся провернуть подобный номер, — спокойно парировал Тристан, не отступив ни на дюйм, не дрогнув ни одним мускулом. Его сердце не стало биться чаще, разум не зашёлся от возмущения: Тристан слишком много испытал на своём веку, чтобы поддаться глумливым выпадам мазуриков в кисло пахнущих отрепьях. Зато его соперники теряли самообладание.
— Кто ты такой, что смеешь перечить нам?! — в бешенстве прорычал один из бандитов, встав рядом с кривым Себастьяном. — Откуда ты взялся?
— Могу сказать, что я прибыл сюда из Турени, если это удовлетворит твоё любопытство, — пожал плечами Тристан. — О моём имени спроси лучше у камней с мостовой Гревской площади или у деревьев в лесу Монришар.
— А по говору ты не походишь на туранжо**, — усомнился арготинец, не понимая обращённых к нему зловещих намёков.
— Как и ты не походишь на сметливого, — едва заметно ухмыльнулся Тристан. — Поди вон. Я всё сказал.
Факелы потрескивали, чадили, качаясь в державших их руках. Тристан смотрел. Его неколебимость в отстаивании своих позиций пугала и настораживала бродяг. Они всё не решались атаковать, понапрасну расточая воинственный пыл.
— Довольно точить лясы! — прохрипел король Арго, стремясь разогнать наваждение. — Отдай нам девчонку-цыганку! Будь уверен, наши плуги глубоко вспашут это поле, и я стану первым, а после можешь забрать то, что останется.
Только тогда верхняя губа Тристана на миг вздёрнулась, обнажив ряд зубов. Тот, кто водил близкое знакомство с Великим прево в былые времена, хорошо знал и этот, привычный ему, смахивающий на звериный, жест. Себастьян взмахнул факелом, норовя ткнуть им в лицо противнику, но тот быстрым и неожиданно сильным ударом по руке выбил оружие. Факел упал на мостовую и, зашипев, погас. Король Арго охнул от неожиданности.
— Ты ошибаешься, — ответил ему Тристан. — Это я верну твоим прихвостням то, что останется после того, как я хорошенько потружусь над тобой. Господь свидетель, я не собирался проливать кровь, но мне придётся вразумить тебя кулаками, раз ты не понимаешь слов.
— Рога сатаны! — взревел оскорблённый Себастьян. Плотину, сдерживавшую поток сквернословия, окончательно прорвало. — Я вышибу из тебя спесь, клянусь преисподней! Я вобью эти слова обратно тебе в глотку! Я вырву твои кишки и заставлю сожрать их! Я… — он захлёбывался слюной от негодования. — Навалимся на него все разом, ребята! Он здесь один! Вперёд, Арго!
Наблюдатели отпрянули от окон, видя, что бродяги наконец бросились на приступ. Долговязый головорез из числа верных телохранителей короля Тюнов прыгнул первым. Но не он нужен был Тристану: он уже избрал своей целью одноглазого. Он знал: надо сокрушить предводителя, тогда войско, лишённое командира, дрогнет и побежит. Нападавший засипел, завертелся волчком, отброшенный пинком в живот, сам не понимая, что с ним произошло, какая сила перерезала его дыхание. Тристан оборонялся, отшвыривая атакующих, подобно медведю, на которого наседала свора псов. В происходящем он видел некоторое возмездие за прошлые деяния. Разве не сам он во главе отряда стрелков некогда противостоял старухе-матери, в одиночку защищавшей дочь? Разве не он приказал сокрушить их последнее убежище? Теперь своим сколь самоотверженным, столь и безрассудным поступком он оплачивал давний долг перед затворницей Гудулой.