— Ты уже не Бамблби, — отвечает Оптимус, чувствуя, как в искре нарастает боль. — Ты — фальшивка, сотворенная Саундвейвом.
Мегатрон, за чьим лицом он пристально следит, улыбается и качает головой. От него веет, кажется… печалью?
— Не надо сворачивать ему шею, Голд, — говорит он. — Дезактиву ничего не докажешь.
— Ему и живому ничего не докажешь. Даже узнай он мою историю, все равно будет твердить, что должен был так поступить. У него же великая цель, а когда есть великая цель, она все оправдает.
За спиной раздается раздражённый рык — так умеют только десептиконы, рычать не голосом, а бронёй. В шейный магистрали впиваются когти — ржа! Когда они успели произвести такое глубокое изменение корпуса?! Не прошло и цикла с момента их пленения.
— О какой истории ты говоришь? — Нужно тянуть время, решает автобот. Возможно личность Бамблби ещё не до конца уничтожена, надо только дать ей возможность за что-нибудь зацепиться.
Есть ли смысл ему говорить? Голдвайсп уверен, что нет. Оставшаяся, ещё не до конца растворившаяся маска — уверена, что да. Оптимус поймёт. Автобот Бамблби верит в своего командира. Десептикон, из личности которого он был когда-то создан, скептически смеётся над этими наивными попытками.
Право слово, доказывать что-то Прайму — нет глупости более бесполезной.
Однако, он ведь ничего не потеряет, если попробует, верно? И если Оптимус окажется именно таким, каким считает Голд — Бамблби в нём умрёт окончательно.
Он исчезнет в любом случае, в ближайший квартал, но почему бы и не ускорить и так вовсю идущий процесс?
— Назови мне дату последнего кибертронского Искрения, — предлагает он.
Прайм называет, и десептикон внутренне усмехается. Ну, конечно…
— Ты ошибся на восемь ворнов, — бесстрастно сообщает он. — Последнее искрение — было на восемь ворнов позже. В Каоне. Во время бомбардировки силами автоботского правительства. Ровно шестьсот двенадцать новых искр. Новых спарков. Из тех шести сотен жив — только я. Мои братья и сёстры по искрению умерли тогда… а те, кто выжил, в течение декады умирали под завалами, от голода, радиации и повреждений корпуса.
— Этого не может быть, — ровно отвечает Прайм, справившись с растерянностью и ужасом от слов Бамблби. — Ты выглядел старше, когда пришел к нам.
— У меня не было времени на то, чтоб побыть беспечным спарком, — Голдвайсп пожимает плечами. — Сильный стресс, необходимость бороться и выживать ускоряют развитие корпуса, если хочешь, у Рэтчета спросишь потом. Когда меня нашли Мегатрон и Саундвейв, я умирал… и когда меня спасли, мой корпус получил установку на ускоренный рост. Ресурсов у меня хватало — считай, всей базой кормили…
— Это ложь. — Оптимус сжимает кулаки до скрипа. — Искрение нельзя так просто пропустить, это не то явление, которое проходит… незаметно.
— Энергия взрывов скрыла импульс. — Мегатрон дёргает щекой. — Даже Саундвейв нашёл его только чудом.
— Знаешь, кто такие Искрочтецы, Прайм? — Интересуется молодой десептикон за спиной. — Знаешь, на что мы способны?
— Все Чтецы умерли в Золотом Орне. Ты не можешь быть одним из них. — Категоричность Оптимуса, как всегда, не знает границ.
Автобот даже не подозревает, что каждым своим словом вбивает гвозди в крышку гроба личности Бамбалби.
— Почему ты так уверен?
— Я бы заметил! Я Прайм — я бы понял.
— Но я позади тебя. И я говорю тебе — я Искрочтец. Твой ответ, Оптимус Прайм?
— Я тебе не верю. Ты лишь несуществующая личность, подделка!
На некоторое время в кварте повисает тишина.
— Забавно. — Наконец, говорит золотой десептикон. — Ты любил мою маску — Бамблби, но сейчас, каждое твоё слово убивает то, что осталось от него.
— Это ложь. Я не любил его. Он был мне только товарищем.
Голдвайсп улыбается, перехватывая взгляд нахмурившегося Мегатрона.
— Спасибо, Оптимус. Ты только что, окончательно уничтожил то, чем был автобот Бамблби. Он ведь, знаешь ли, тоже… тебя любил. Точнее… того, кем ты казался.
— Кем я казался? — тупо переспрашивает Оптимус.
Голдвайсп спрыгивает с платформы, обходит его, становясь спереди. Праймас, какое жуткое выражение на его фейсплейте…
Он говорит голосом судьи, зачитывающего приговор.
— Оптимус Прайм. Лидер и символ автоботов. Борец за правду и свободу для всех разумных. Герой, произносящий такие правильные слова… Оптимуса Прайма легко полюбить. Вот только сменив имя, внутри ты так и остался Орионом Паксом, полицейским на службе сената, не имеющим никакого закона кроме устава. Ты знаешь, каким должен быть Прайм, и стараешься выглядеть похожим… но тебе тяжело в чужой броне. Истинного Прайма ведет закон, написанный в его сердце, а у тебя есть лишь мертвые слова.
— Это не правда… — Беспомощно выдыхает Оптимус.
— Ты можешь в это верить. — Кивает тот, кто стоит пред ним.
А потом неожиданно пошатывается. Мегатрон вздрагивает, желая поймать, но золотой мех вновь обретает равновесие. Он протягивает руку над стоящим на коленях автоботом и неожиданно, с совсем незнакомой интонацией, какой не было и никогда не могло быть у его маленького Бамблби говорит:
— Я вижу тебя, я вижу твою искру. Ты — не Прайм. Твоё имя — Орион Пакс. Оно — твоя сущность. Оно — твоё сердце. Пусть будет так.
Грудная броня Оптимуса расходится, вспышка сияния искры и глухой стук. На пол кварты Мегатрона падает уснувшая Матрица Лидерства.
Звенящую тишину разбивает удивлённый, рассеянный и несколько ошарашенный голос мехлинга:
— Оу… А я не знал, что так умею…
Голдвайсп наклоняется, поднимает Матрицу, вертит в ладонях, а потом морщится.
— Она испорчена. — Поясняет он под взглядом Мегатрона. — Кажется, кто-то внёс дефект в систему. Нужно будет отнести её к Олспарку. Вряд ли ей можно будет пользоваться в ближайшие Орны.
— То есть, всё это время, Прайм был не настоящий? — Изгибает лорд надбровный щиток.
— Нет, ну почему же. — Голд печально улыбается, бросая жалостливый взгляд на уже бывшего Прайма, что с потерянным взглядом смотрит в пол. Он сейчас не способен адекватно реагировать на происходящее. — Прайм был настоящий. Он мог бы стать хорошим Праймом. Она бы научила его. Он изменился бы. Если бы он полностью стал им — Орион Пакс навсегда бы умер. Был бы только Оптимус Прайм… — Искрочтец крутит одну из могущественнейших реликвий своего народа и не может точно сказать, откуда у него эти знания. Только то, что они верны. — Но она была сломана. И он испортился. Как протухает со временем старое масло. Ему не дали стать Праймом до конца. Но Матрица его выбрала — этого не отнять. — Он вздыхает. — Нельзя стать истинным Праймом и остаться прежним. Ведь для Прайма нет личного. Нет любви, кроме всего Кибертрона и его народа, он не может ставить свои желания выше нужды нашего мира. И даже законы, написанные сенатом, ему не указ, ибо единственный закон для него — защита Кибертрона. Кибертрон и его народ — единственное, что имеет значение… и Прайм, это не только лидер. Прайм — это жертва.
Он тяжело вздохнул и отложил артефакт.
— Мне жаль того, кто станет следующим Праймом, когда она восстановится, — говорит искрочтец. — Хорошо, что это произойдёт не скоро. Возможно, он нам и не понадобится.
— Ясно.
Мегатрон понимающе прикрывает глаза — у всего есть цена. А у такой могущественной вещи она не может быть маленькой и безобидной.
Он с нежностью гладит Голда по щеке.
— Отдыхай, — просит он и делает шаг к автоботу.
Десептикон надевает на него блокираторы, поднимает с колен и выводит из кварты. Поверженный враг не сопротивляется. Он проиграл везде и всюду, лишился самого дорогого и последней искры надежды. Осознание этого раздавливает, убивает. Мегатрон мог бы его пожалеть, но во всех своих бедах тот виноват сам.
В тот момент, когда Матрица покинула его грудной отсек, он почувствовал… горечь, боль и совсем немного, но облегчение. Впрочем, это он поймёт потом. А в тот момент, всё перекрывал шок.