- Я должен предупредить вас, - отчаянно продолжал Василов, - морская болезнь резко повлияла на меня. Я сел на пароход одним человеком, а покинул его другим...
- О да! - едко вырвалось у молодой женщины.
- Что такое вы бормочете! - смутился Василов. - Вы должны раз навсегда понять меня. Я не могу отказать вам в товарищеском внимании, но я мертв для всего другого. Я приехал сюда, чтобы работать, и... я убедительно прошу вас, дорогая Кэт, оставить меня в покое!
Он облегченно вздохнул, осмотрелся и, заметив в углу хорошенькую китайскую ширму, вытащил ее на середину комнаты:
- Мы с вами дружески поделим территорию. Вот та часть комнаты - ваша. Берите себе ту кровать, ту стену, тот письменный стол и тот плакат - одним словом, все, что по ту сторону границы, и располагайтесь как вам угодно. Я буду, в свою очередь, совершенно свободен!
Он расставил ширму, загородив свой угол от взоров Кати Ивановны, сбросил пиджак и с наслаждением растянулся на кровати.
"Я сократил ее с самого начала! - думал он не без самодовольства. Пусть-ка попробует теперь завести свою музыку! Интересно знать: неужели все эти беллетристы, воспевающие любовь и красивых женщин, действительно искренни? Я почти уверен, что они подогревают себя мыслями о гонораре".
С этим чисто американским выводом он закрыл глаза и приготовился задремать.
Катя Ивановна, покинутая на своей территории, несколько минут была неподвижна. Два ее крохотных ушка, выглядывавших из-под каштановых локонов, стали пунцовыми. Слова и поведение Морлендера были как раз таковы, чтобы пробудить в ее душе всех фурий ненависти. Стиснув зубы, сжав руки в кулачки, она обозрела умственно весь стратегический план, обдуманный еще на пароходе, потом тряхнула локонами, провела рукой по лицу - и переступила через вражескую границу.
Василов услышал легкие шаги, открыл глаза, и в ту же минуту шелковистые пальчики очутились у самой его щеки. Несносная Катя Ивановна сидела на краю его постели, болтала ножками и как ни в чем не бывало безмятежно глядела на него фиалковыми глазами.
- Что вам угодно? - промолвил он нетерпеливо. - Кажется, я был с вами вполне откровенен.
- О да! - ответила она и засмеялась - точнее, замурлыкала, как флейта на самой своей нежной ноте. - Но, милый Тони, вы ведь не дождались моего ответа. Вы должны выслушать противную сторону...
"Черт ее побери, это вполне логично!" - подумал про себя Василов и натянул одеяло до самого подбородка.
- Да, вы должны меня выслушать, - продолжала она, рассеянно водя рукой по его лицу и старательно разглаживая пальчиком каждую морщинку на его лбу. - Дело в том, что морская болезнь... о, эта проклятая морская болезнь!.. она совершенно переродила и меня. Я сама себя не узнаю. Я виновата перед вами, дорогой, я знаю это... Но больше никогда, никогда...
Катя Ивановна смахнула с ресниц жемчужинку и опустила голову прямехонько на грудь растерявшегося Василова.
- Я чувствую себя такой несчастной, Тони! Вы не должны больше бранить меня. И потом... - Она запнулась.
Василов лежал, волей-неволей вдыхая аромат ее волос и глядя на розовый кончик ее уха.
"Надо сознаться, - думал он про себя, - что среди зоологических особей, именуемых женщинами, она довольно безобидный экземпляр".
- Я могу сказать вам это только совсем на ухо, - продолжала мурлыкать Катя Ивановна. - Дайте мне вашу голову.
Она коснулась губами его уха, выждала минуты две, в течение которых он испытывал состояние, мысленно названное им "довольно сносным", и вдруг прошептала:
- Топи, я, кажется, собираюсь подарить вам бэби.
Черт возьми! Если б ему пустили в ухо гальванический ток, Василов не подпрыгнул бы выше, чем сейчас. Он слетел с кровати, швырнув подушку в одну сторону, одеяло - в другую, и в бешенстве затопал босыми ногами.
- Это черрт, черрт знает что такое! - закричал он с совершенно искаженным лицом.