И вот, Ясь был первым ребёнком, которого за долгое время они знали так близко. Алексей думал, не будет ли это для них слишком печально, не будет ли напоминанием о собственной невозможности иметь здоровое потомство, но кажется, сколько смотрел он в их лица, когда они общались с мальчиком - нет, не было. Может быть, оттого, что был он уже вовсе не младенец, и что не слишком большой была между ними разница в возрасте, соответствующая братьям и сёстрам, а не детям и родителям?
Сам он с удивлением осознавал, что ему нравится наблюдать за мальчиком и возиться с ним. Конечно, и прежде ему случалось общаться с детьми младше себя, не всегда везло иметь товарищами по играм сверстников, и это обычно печалило его. Однако здесь разница в возрасте неожиданно не расстраивала, хотя казалось бы, вкупе с языковым барьером, должна была саму возможность дружбы свести на нет. Но то ли дело было в том, что у него был сверстник в лице Ицхака, и одиночества не было, то ли в том как раз была причина, что Яся нужно было учить, присматривать за ним. Прежде на Алексея не ложилось никакой ответственности, прежде он не ощущал себя по отношению к кому-нибудь старшим. Это было ново и интересно. И то, что Ясь обращался к нему чаще, чем к другим, наполняло тихой гордостью.
Белокурый, тоненький, Ян производил впечатление хрупкости, но при том показался Алексею очень серьёзным и самостоятельным. Он не обращался за подсказкой, пока не понимал, что запутался и никак не получится догадаться самому, чаще он обращался за подтверждением своих догадок. Он вслушивался в сказанное ему или кому-то другому - если Ицхак и Алексей говорили о чём-то не тихо между собой, а во всеуслышание, светлые серьёзные глаза Яна всегда следили за ними, Алексей замечал, как он тихо повторяет за ними. Он не был шумным и подвижным, возможно, действительно вследствие хрупкости и болезненности, его не нужно было заставлять сидеть за книжкой, тем более не нужно было уговаривать читать вслух, особенно благодарным слушателем при этом была Миреле, хотя казалось бы, такое медленное чтение, тем более сказок, должно было ей прискучить.
- Двойное, вообще, мучение, - говорил Ицхак, - и слова непонятные, и непонятные буквы ещё. Хотя после ихнего… Как они говорят на нём вообще?! А я думал, это французский - это непроизносимо…
Ворчал-то Ицхак ворчал, но время от времени спрашивал, как будет то или иное слово. Всерьёз учить языки ему было тяжко, Аполлон Аристархович уже потерял надежду обучить его французскому, который у Леви шёл сравнительно неплохо, или хотя бы немецкому, к которому обнаружила неожиданный интерес Миреле, дело с мёртвой точки несколько сдвинулось только с покупкой этого подарка Алексею - книга о кораблях вызвала в Ицхаке большое возбуждение, и чтобы переводить её, он с горем напополам снова взялся за учебник и словарь. Но просто слышать, как звучит то или иное слово на другом языке, ему было интересно.
- Чудной язык! Многие слова совсем как у нас, а некоторые почти как у нас, только у нас они другое значат… А написание совсем другое, наполовину латинское, а наполовину не поймёшь, какое… Не язык, а самомучительство какое-то…
Алексей улыбался - и тому, как одинаково легко Ицхак говорил «у нас» и про родной, и про русский, как одинаково легко, впрочем, говорил на обоих, и тому, что действительно, много похожего, многие слова одни, или только чуть отличаются. От этого кажется иногда, что выучить не сложно б было, словно переключиться. Слово «брат», например, одно…
Алексей уже знал, что тогда Ясь ушёл не по шаловливости или детскому неразумию, он в окно услышал детские голоса внизу, они ведь обычно громко шумели, звонко смеялись, он и решил посмотреть, что там происходит такое интересное. Не отвлекая маму - у неё и так хлопот хватает, чтобы заботить её пустяками. Вот то, что он может не обернуться раньше, чем она с бабушкой Лилей закончит приготовление завтрака, и всё же будет волнение и беспокойство, уже ему в голову не пришло. Теперь голоса во дворе слышались уже реже - настали учебные дни, но Ясь держал намеренье снова поиграть с теми ребятами. Вместе с Тосеком, конечно. Алексей гадал, как много мальчик знает о нём, но расспросить не было случая, да пока он и не был уверен, что Ясь его поймёт, или что он поймёт ответ Яся.
- Ничего, - говорила Лилия Богумиловна, - скоро, увидите, они будут говорить на вавилонском наречии. Понемногу оттуда, понемногу оттуда. У детей это очень легко, взрослым так нипочём… Истинно словно мои внуки, если б они у меня были. Мы, когда ходили сперва по Молдавии, потом по Украине, на чём только не говорили… Где-то там сейчас мои племянники, у них, наверное, уже внуки народились… В самом деле интересно б было их найти, узнать, не пошло ли оно дальше. У сестры моей дети все вроде бы здоровые были, но были неженатые, когда их табор дальше откочевал…
- Табор? - удивилась Софья Сигизмундовна, - так вы цыганка?
- А кто ж я ещё, милая. Выпало так у нас с сестрой, что она в другой табор замуж вышла, а я в своём, за пришлого. Сколько-то времени рядом ходили, потом раскидало… Бывает такое. Своего мужа я тому двадцать лет как схоронила, а сынов обоих и того раньше. Они вот как эти были, с той же разницей в возрасте, глядя на них, я часто их вспоминаю. И то удивительно было, что старший до восьми годов дожил, с такой-то болезнью. Всё равно упал с лошади и насмерть зашибся. Не место у нас таким, это уж правда. А младший и вовсе до трёх только лет дожил… Больше детей бог не дал, и слава богу.
- Так они… той же болезнью болели?
Алексей помнил своё удивление, когда узнал об этом, он-то думал сперва, что Лилия Богумиловна у Аполлона Аристарховича просто за экономку и няньку для пациентов, а оказалось - живейше с его делом связана, хоть сама и не больна.
- Шут его знает, откуда у нас-то это… Бабка по матери, верно, не нашего рода была, в каком-то городе в Румынии, что ли, дед её прихватил… Говорили, в Румынии, но путают, небось, румыны-то сколько видела, чёрненькие, а она белая была… Сама не видела, она до нас не дожила. Так может, она тот недуг, которого у нас никто не видывал, только баро рассказывал, что прежде слыхал, и принесла… Да ведь у неё детей сколько было, мать моя двенадцатой была! Многие померли, конечно, но от чего-нибудь обыкновенного. Ни у кого как будто, кроме меня, такого-то не встретилось, хотя у двух из тёток сыновья тоже младенцами померли будто беспричинно, может, и оно. Бабка моя другая, отцова мать, хорошо умела кровь заговаривать, вот хотите верьте, хотите нет, а останавливалась же. Но померла ведь в свой черёд, а за ней вскоре и мальчишки мои оба. Что там, не жильцы были…
Было это в начале октября, когда Алексей вышел читать на балкон. День был солнечный, тёплый - бабушка Лиля по каким-то своим приметам обещала, что месяц будет переменчив, но в общем неплох, и посидеть на воздухе было приятно. Листва с деревьев частично уже облетела, так теперь запоздавшие решили сколько-то постоять в золотых и багряных одеждах и постыдить нагих соседей. На голых ветвях сидели толстые серобокие вороны и громко, возмущённо каркали. Алексея они, впрочем, не отвлекали, он к постоянному птичьему гомону привык.
- Простите, пожалуйста, - окликнул его вдруг тонкий девчачий голос. Он обернулся. Соседний балкон. Верно, это Лизанька. Давно он её не видел, успел и забыть о её существовании.
- Да? Это вы меня?
- Простите, не вы ли иногда музицировали прежде? Сейчас я так редко слышу музыку из вашей квартиры… Это очень грустно, так хорошо играли, что можно было слушать часами.
- Ну, так ведь учёба началась… Но я могу попросить, Миреле так дважды просить не надо, сыграет с большим удовольствием.
- Пожалуйста, это было бы необыкновенно чудесно! Особенно чудесен Бах… Но и Моцарт… Ах, что угодно услышать будет большой радостью! Значит, это не вы играете, кто-то другой? Передайте, пожалуйста, играющему, что необычайно красиво, и большую мою благодарность!
Алексей внимательней взглянул на соседку и подумал невольно, что если б ему потребовалась картинка к слову «несчастная», он бы в ней нашёл хороший пример. Бледная, с прямыми чёрными волосами, в домашнем, верно, платье в рюшах, скорее даже напоминающем ночную рубашку, с молитвенно стиснутыми тонкими ручонками, с тихим, робким голосом.