Дарион, не отрывавший глаз от Никострата и его невесты, что-то шепнул Артаферну: ноздри юного азиата дрогнули от презрения.
Но тут Артазостра шикнула на обоих, и царевичи виновато опустили головы.
Персидская княжна посмотрела поверх их макушек на Поликсену и улыбнулась радости подруги: она советовала Поликсене устроить этот брак от чистого сердца. Артазостра желала Никострату лучшего, на что этот храбрый и красивый мальчик мог притязать…
После этого гостям разрешили веселиться. Стали разносить кушанья, вина и сладости: все, чем могло порадовать желудок искусство греческих, египетских и азиатских поваров. Телятина, мясо кабана и антилопы; птица, начиненная яйцами и пряными травами; лимонные и острые соусы; горы фруктов, пироги и сыры. Выступали акробаты и танцовщики. Глотатели огня удивляли детей.
Никострат вскоре пробрался к матери, поглощенной разговором с одним из персидских военачальников, и тихо попросил разрешения уйти. Поликсена, немного разочарованная желанием сына, позволила это.
Никострат ушел: казалось, его нисколько не манили удовольствия вечера. Мать, проследившая взглядом за юным царевичем, заметила, что с ним пиршественный зал покинули и несколько верных товарищей, державшихся так же замкнуто, будто настороже.
Одиннадцатилетний Дарион, увидев поведение соперника, рассмеялся. Он, его брат и их приятели остались веселиться со старшими.
Тураи, сидевший поодаль рядом с Менекратом, заметил выражение лица царицы. Она вдруг показалась ему потерянной, точно одна среди всех этих веселящихся людей не могла найти себе места. Или точно Поликсена внезапно забыла, зачем сюда пришла.
Египтянин встал, извинившись перед другом.
- Побудь со своей женой, мастер экуеша. А я побуду с царицей.
Шаран, приглашенная на пир вместе с мужем, недоуменно проводила взглядом царского советника. Персиянка увидела, как Тураи, подойдя к Поликсене, склонился к ней и заговорил. Потом взял ее за руку, и на лице Поликсены впервые появилась бледная улыбка.
- Что с ней? - спросила Шаран мужа.
Менекрат тоже наблюдал эту сцену.
- Кажется, я знаю, что с ней, - сказал художник. Но больше ничего не прибавил.
Тураи заговорил с Поликсеной по-египетски, и эллинка ответила на том же языке, благодарная ему за осмотрительность.
- Ты несчастна, царица? - спросил он.
Поликсена даже не подумала рассердиться на эту прямоту.
- Посмотри на детей, - сказала она, кивнув в сторону Ити-Тауи, которая, смеясь, заплетала Фрине золотистые косички. - Это сама юность, у них все впереди… а я вдруг почувствовала себя так, точно для меня все уже закончилось.
- Так рано? - мягко спросил египтянин.
Он взял ее за руку, и Поликсена слабо улыбнулась.
- Ты понимаешь меня, - сказала она. - Сегодня я обручила моего единственного сына… и вдруг я поняла, как давно меня саму не любил мужчина.
Она сказала это так просто, без тени смущения. Лицо Тураи осталось почтительным и невозмутимым: только, может быть, сделалось еще серьезнее обычного.
- Может быть, отойдем в сторону? - предложил советник царицы. - Я принесу твоему величеству вина.
- Да, - согласилась Поликсена. Она не глядела на египтянина, но когда встала с места, ее впалые щеки зарумянились.
И персы, и эллины примолкли, когда царица с Тураи направились в дальний угол зала. Но они оставались на виду, и никто не мог сказать о них дурного.
- Принеси мне гранатового сока. Не хочу захмелеть, - сказала эллинка, когда Тураи усадил ее в кресло.
Египтянин коротко поклонился.
Он отлучился и скоро вернулся, неся на подносе два килика, наполненных темным соком, и небольшую гроздь черного винограда. Поставил поднос на столик между креслами.
Тураи сел, и Поликсена скользнула взглядом по его фигуре. Это был все еще ладный, сильный мужчина. Едва ли ему исполнилось больше сорока лет.
Египтянин слегка улыбался, но без всякой дерзости.
- Ты хочешь мне в чем-нибудь признаться, царица? - спросил он.
Поликсена сделала глоток сока.
- Да, хочу, - сказала она с неожиданной пылкостью. Сок потек по ее губе, и она слизнула кровавую каплю. - Но не в том, что ты думаешь! Хотя ты ведь не смеешь такого думать, не правда ли?
- Нет, разумеется, - ответил Тураи.
Он не сводил с нее глаз. Отпил из своего килика.
- Артазостра ненавидит меня, - сказала эллинка дрожащим голосом. - Она любит меня, любит и понимает мою душу больше всех женщин… но она ненавидит меня и уничтожит, если выдастся случай! Ты понимаешь?..
- Превосходно понимаю, моя царица, - ответил Тураи.
Поликсена закрыла глаза, опираясь лбом на руку.
- Когда-то давно, когда мой брат был еще жив… когда мы с ним были еще молоды… Филомен сказал мне, что Та-Кемет подобна огромной усыпальнице, в которой умирает любое новое начинание. А я сейчас вспоминаю твою страну и думаю, что в ней может найти упокоение самое мятущееся сердце.
Тураи помолчал.
- Да. Та-Кемет все еще такова.
Поликсена некоторое время сидела, потягивая свой напиток, потом поднялась. Тураи встал и, обойдя столик, оказался рядом. Он коснулся двумя пальцами ее талии.
Поликсена вскинула голову, и их лица оказались совсем близко.
- Твоему величеству ведомо, что я никогда не был женат и едва ли женюсь. Я ничем не связан, - тихо сказал египтянин. - Мою верность тебе ничто не поколеблет.
Поликсена улыбнулась. Как много можно сказать, умалчивая!
- Благодарю тебя, - ответила она. Обхватив египтянина за широкие плечи, она быстро поцеловала его в губы, опалив своим дыханием самое сердце. А потом торопливо ушла.
========== Глава 110 ==========
Лакония по-прежнему жила, получая мало вестей из большого мира, - хотя жила в постоянной готовности к обороне от этого большого мира. Для спартанцев, как и для афинян, главной угрозой стало возрастающее могущество персов. И у многих сынов Лаконии едва ли не больший гнев, чем сами персы, вызывали ионийцы и карийцы, сдавшиеся Ахеменидам почти без борьбы.
- Они заставили персов поверить, что все эллины подобны им! - неистовствовали геронты, члены совета, избиравшегося из старейших спартиатов.
Волна гнева перекатывалась от одной скамьи амфитеатра к другой.
Агорей, когда-то бывший тестем Ликандра, сына Архелая, молчал, поглаживая сухой мускулистой рукой пышную белую бороду.
- Дарий теперь нас всех считает такими же ничтожными трусами, как ионийцы! - воскликнул геронт, который сильнее всех негодовал.
Агорей нагнулся вперед, опираясь рукой о колено.
- Значит, нужно доказать, что мы не таковы, Адраст, - сказал он, впервые подав голос. - Ты можешь это сделать? И все мы, сейчас, - можем показать Дарию нашу силу и храбрость?..
Старейшины притихли, несколько сконфуженные. Хорошо было бранить ионийцев за много парасангов от них и от Дариева войска.
- Нужно решить, что мы будем делать, если Дарий зашлет послов и потребует у нас “земли и воды”, - сказал Адраст.
Геронты снова взволнованно и возмущенно зашумели.
- Это решится не на совете, - отозвался Агорей. Его спокойный голос легко перекрыл общий шум. - Принимать персидских послов будет царь!
- Царь только слуга своего народа, как и любой из нас! - выкрикнули с другого конца амфитеатра.
Агорей усмехнулся в бороду и промолчал. Сейчас старейшины впустую сотрясают воздух - что, впрочем, в глубине души понятно каждому из них: но старикам невыносимо ощущать свою бесполезность. А когда явятся персы с требованием “земли и воды”, что произойдет неизбежно, спартанцы будут действовать так, как подскажет им сердце и любовь к своему народу.
Но сердце часто ошибается, и любовь ошибается не реже…
Досидев до окончания совета, Агорей поднялся и пошел прочь, ни с кем не прощаясь. Спор о персах заставил его задуматься о дочери.
После недавней смерти жены геронт остался один. Трое его сыновей, разумеется, жили и ели в собрании мужчин, а внуки обучались в агеле; но Агорей вспоминал об Адмете, единственной и любимой дочери, гораздо чаще, чем о сыновьях. И, сказать по правде, Агорей и гордился ею больше. Ее колесница по-прежнему не знала себе равных в Спарте, несмотря на рождение троих детей!