- Когда это случилось? - спросил Гермодор. Он отказывался верить собственным ушам.
- Пять дней назад, - ответил архонт.
Гермодор почувствовал, как к сердцу опять подкатывает гнев. Но на глазах выступили слезы бессилия. Теперь даже он не мог бы уличить лидийца во лжи - скульптор в последний раз виделся и работал с Ликандром восемь дней назад, и заканчивал статую без него, выглаживая линии и отшлифовывая свой замысел…
Но Гермодор понимал, что сам архонт с ним правдив, и это хотя бы немного успокаивало.
На прощанье член совета еще раз обнял знаменитого гостя города: он выразил сожаление, что тот не марафонец. Конечно, полис очень желал бы оставить дивную статую себе - хотя бы затем, чтобы опередить Афины!
Но, несмотря ни на что, Гермодору дали хорошее сопровождение и лошадей. Он сам отправился со своей статуей, хотя архонт заверял его, что с нею ничего не может случиться.
Копьеносца, упакованного в солому и уложенного в длинный деревянный ящик, влекла упряжка быков; Гермодор, который ехал в повозке впереди вместе со своим рабом, то и дело оборачивался и смотрел в хвост отряда. Ему казалось, что так он убережет статую от похищения, - хотя разумом художник понимал, что это глупо.
Однако по пути ничего не случилось, и никто не напал на марафонцев на единственной дороге, которая вела на Афины.
Статую представили двоим архонтам Афин; и те тоже пришли в восхищение и осыпали мастера похвалами. Но еще неизвестно было, что скажут остальные семеро членов ареопага. Решение о выставке было отложено - а покуда мраморного копьеносца убрали с чужих глаз. Его установили под навесом на заднем дворе у одного из архонтов - отца Никия, который уже был наслышан о работе от своего юного сына. Никий все-таки проговорился отцу: но теперь не видел в этом никакой беды, только предмет для лишней гордости. Вся семья афинского архонта была очень горда и возбуждена такой честью: им первым довелось видеть и укрывать у себя творение, которое, без сомнений, вознесет Афины выше всех других полисов, и оспорить первенство в этом достижении уже не сможет никто из греков!
Этим вечером в доме отца Никия устроили симпосион в честь такого великого события, с обильными возлияниями Афине и Аполлону, которые позволили всем дожить до подобного дня. Гермодор был бы счастлив - счастлив, достигнув вершины, о которой и не мечтал; если бы не мысли о Ликандре. Казалось, они подобно гарпиям кружат над пиршественным столом, похищая еду и вино.*
Даже если Гермодор выяснит судьбу спартанца, сознание своей виновности и соучастия в его пленении будет угнетать художника до последнего дня.
В эту же ночь Гермодор забыл о человеке, которым пожертвовал во имя искусства и славы Афин: статую украли, прямо со двора у архонта. Может быть, стражники тоже выпили на радостях, или слишком понадеялись на защиту дочери Зевса. Но как и кто украл статую Ликандра, и с какой целью, осталось неизвестным.
Но и Ликандр не погиб и не был продан снова. Его отпустили - отпустили домой в Спарту, вместе с двоими товарищами, оставшимися в живых. Этих спартанцев Мидий выкупил у их хозяев.
Никто не понимал, почему лидиец сделал это: в причины подобных поступков он никого не посвящал.
***
На прощанье привратник, лидиец Азор, питавший к Ликандру привязанность, неожиданно сказал ему:
- На твоем месте я был бы благодарен хозяину. Он сделал для тебя все, что мог.
Ликандр улыбнулся и обещал:
- Я не забуду его доброту.
Лаконец знал, что не забудет ничего. Он все еще вспоминал, как его разлучили с ливийским юношей, который мог бы стать ему единственным настоящим другом здесь. Либу купили, чтобы рисовать его. Мидий, поклонник искусств, приглашал в свой дом рисовальщика, грека, который сам был богат и знатен: тот изображал красивого синеглазого юношу восковыми красками на египетский манер, в профиль, в самых различных положениях. А потом его продали - и, вероятно, уже не с такой благородной целью: Ликандр почти не сомневался, что новые владельцы надругались над ливийцем.
Перед тем, как всем троим выйти за ворота дома, Мидий сам вышел напутствовать пленников. Спартанцы смотрели на хозяина и слушали его ненавистно, но внимательно.
Лидиец усмехался, но казался очень серьезным - и сказал им с какой-то странной серьезной злостью:
- Передайте гражданам Лакедемона, что Мидий из Лидии подарил вам жизнь и свободу.
Потом их посадили в крытую повозку и повезли прочь из Марафона. Сидя на устланном соломой полу друг напротив друга, лаконцы молчали, как и раньше, до пленения, понимая друг друга без слов. Они не гадали, куда их везут: воины не сомневались, что Мидий, из каких-то своих соображений, действительно желает, чтобы они вернулись в Спарту. И теперь все мысли их были заняты домом. Как их примут там, как они посмотрят в глаза сородичам?..
Их провезли две трети пути и высадили.* Дали с собой копья для охоты и небольшой запас пищи.
- Дальше добирайтесь как знаете, - сказал начальник сопроводительного отряда: это был грек, который ничем не отличался от них самих, кроме слишком яркой одежды, броских украшений… и того, что он служил Мидию добровольно.
- И не забудьте передать согражданам, что это Мидий из Лидии подарил вам жизнь. И свободу, - закончил этот верховой грек с явной издевкой.
- Мы не забудем, - ответил за всех Ликандр, пристально глядевший на конника снизу вверх.
Наконец враги ускакали, и спартанцы остались одни.
Немного посовещавшись, они определили направление и без промедления двинулись вперед.
Вначале шагали молча, а потом один из троих, Иолай, неожиданно произнес:
- А вы знаете, что говорили об этом Мидии в доме моего хозяина? Будто бы он еще мальчиком попал в плен в Спарту, и пять лет прожил в рабстве. Он всегда был слаб, а поскольку был варваром, даже не илотом*, с ним обходились с особенной жестокостью!
Иолай поморщился.
- Может быть, его неоднократно…
- И что же? - спросил Ликандр. Он был неподдельно заинтересован рассказом: атлет давно догадывался о чем-то подобном, хотя в доме лидийца никто не болтал о прошлом господина. Может быть, рабы-полукровки, которыми он окружил себя, ему сочувствовали и блюли своеобразную верность, свойственную Азии.
- Потом его выкупили послы-лидийцы, приезжавшие к нам. Мидия увезли на родину. А спустя десять лет он вернулся в Элладу богатым и обосновался в Аттике! - закончил Иолай.
Ликандр некоторое время не отвечал, шагая рядом с товарищами по пустой дороге, тянувшейся между полей.
А потом спокойно спросил Иолая:
- Ты хочешь, чтобы я его пожалел? Или, может быть, мы мертвых Агия и Клеогена попросим о жалости к их хозяевам?
Спартанцы угрюмо отвернулись и не ответили.
Освобожденные пленники благополучно дошли до Лакедемона, где были встречены с великим изумлением и радостью. Спартанцы рассказали о себе, сколько сочли нужным; но кто освободил их, передали сородичам слово в слово. Прибавили также, что слышали о Мидии из Лидии в Марафоне.
В Лаконии уже никто не помнил о таком рабе - и спасшиеся пленники повторили, что узнали, ничего не скрывая и не прибавляя от себя, как непременно сделали бы афиняне. Ликандр и его товарищи предоставили спартанцам, которых отличало, вместе с весомою краткостью речи, емкое и точное мышление, самим сделать заключения обо всем, что они претерпели.
* Гарпии (“похитительницы”) - чудовища из греческой мифологии, полуженщины-полуптицы, похищавшие людей и пищу; а также считавшиеся похитительницами человеческих душ.
* От Афин до Спарты 225 километров.
* Илоты - рабы в Спарте, происходившие из местного (ахейского) населения и прикрепленные к земле. Поскольку илоты числом значительно превосходили свободных спартиатов, те держали их в повиновении с помощью террора: одним из способов террора была “свободная охота”, когда молодые люди, вооруженные только короткими мечами, по ночам бродили по дорогам, убивая всех илотов, попадавшихся им навстречу.