Конечно, я побаивался вылететь из гнезда… мама дала мне много советов в дорогу, но этого было недостаточно. Однако отец тоже дал мне свое напутствие.
Когда я сидел у себя в комнате и, покрываясь испариной от волнения, перебирал свои вещички, решая, что взять, а что оставить, Мирон вызвал меня в ойкос.
Никострат сидел там в кресле. Он не поднялся, когда я вошел, чтобы не подавлять меня своим ростом и силой, - а указал мне на соседний стул.
Я сел и почтительно воззрился на отца. Никострат долго испытующе глядел на меня, а потом медленно и веско заговорил:
- Ты теперь наш единственный сын и наследник, и я не желаю, чтобы ты погиб, - несмотря на избранное тобой ремесло. Поэтому я скажу тебе, куда идти и к кому обратиться, когда ты покинешь Линд.
Я кивнул. Никострат даже не улыбнулся - всем своим видом давая понять, насколько малопочтенным в его глазах выглядит поприще музыканта. Хотя в Спарте певцы и музыканты весьма ценились, они служили лишь вдохновителями Равных, полноправных воинов.
Выдержав паузу, Никострат продолжил.
- В Ялисе живет наш друг Каллист, к которому мы однажды ездили, как ты, быть может, помнишь…
Я опять кивнул, еще энергичнее. Я помнил светлобородого громкоголосого Каллиста - с ним родители советовались насчет моей злосчастной ноги, когда мне было четыре года: и тогда меня возили к костоправам, которые долго больно выкручивали и растягивали мое тело, но оказались бессильны.
- Ступай к Каллисту: я напишу для тебя сопроводительное письмо, - Никострат поморщился. Писать лакедемоняне были не любители, и пальцы их для такого дела гнулись плохо. - Он приютит тебя на первое время и укажет, в каких домах ты можешь предложить свое искусство.
Я вскочил: несмотря на все, что было между мною и отцом, сейчас меня переполняла благодарность.
- Благодарю тебя, кириос*! Клянусь, я не посрамлю тебя и мать!
Никострат угрюмо усмехнулся: но, похоже, я польстил ему.
- Надеюсь. Теперь слушай внимательно и запоминай, я объясню тебе дорогу.
У меня была цепкая память, как у многих мальчиков из благородных семей, - ведь мы заучивали большую часть наставлений на слух; и я упражнял память специально. Но Никострат еще начертил для меня на папирусе приблизительный план ялисских улиц, чтобы я в них не запутался. А до самого города лучше всего было нанять повозку.
И лишь когда отец отпустил меня и я закрыл за собой дверь спальни, я осознал, что между нами не было сказано ни слова о моей помолвке с дочерью перса Надира. А ведь Никострат мог бы лишить меня наследства, а то и выгнать из дома за такое!.. Несмотря на то, что я уходил сам, - отец оставлял за мною право вернуться, когда я пожелаю!
Персы уже покушались на наш остров и на сам Линд после воцарения Дария, и Родос вовсе не был таким безопасным местом, как представлялось мне в детстве. И теперь попытки взятия нашего города могли повториться.
Возможно, Никострат отказал бы мне от дома, будь у него другой наследник, - несмотря на всю любовь ко мне матушки. Но у них был только я.
На другой день я покинул дом. Мирон, по просьбе матери, позвал того самого возчика Ктесия, который возил нашу семью в город Ялис десять лет назад: он все еще промышлял этим делом и исколесил весь Родос вдоль и поперек. Этот человек, сидевший сейчас без работы, вспомнил меня и обрадовался мне.
- Неужели это малыш Питфей? Ишь какой вымахал! Ничего, дальше пойдешь на собственных ногах, - и даже со своей палкой можешь далеко уйти!
Я улыбнулся, глядя в его доброе морщинистое лицо. Я подумал, что буду петь и играть для Ктесия в дороге, - и пусть только кто-нибудь попробует сказать, что это зазорно.
Мирон помог мне уложить вещи на телегу - я опасался, что старая кобыленка Ктесия не сдюжит, но возчик заверил меня, что она еще крепкая. Хотя я брал не так много тяжестей: несколько смен одежды, запас еды, лекарственных снадобий, связку книг и мою кифару. Деньги я взял только те, что оставались в моем поясе и посохе с изображением Афининой совы. К бабкину наследству я не прикоснулся - эта половина таланта серебром хранилась дома, у матери.
Я вскочил на телегу, без чьей-либо помощи, - и, свесив ноги, помахал матери, Гармонии и Пандионе. Хотя я был рад начать самостоятельную жизнь, я ощутил, что задыхаюсь от слез: фигуры Эльпиды и моих сестер расплылись перед моими глазами. Потом телега тронулась.
В последний миг, смахнув слезы, я увидел, что к матери и девочкам присоединился отец: Никострат положил свои мощные руки на плечи жене и Гармонии, глядя мне вслед. И вот наш дом скрылся за поворотом.
Я понурился - мне было тоскливо. Но затем мы проехали школу, и несколько мальчишек, узнав меня, прокричали мне вслед: “Питфей Гефестион”. Я ухмыльнулся и показал им кулак.
Враги помогают человеку взбодриться; и я вдруг подумал, что в прозвище “Гефестион” нет ничего худого. Это имя, данное в честь мастеровитого и могучего, хотя и не отличающегося красотой бога-кузнеца, выделяет меня из толпы. И недаром именно Гефест получил в жены Афродиту, прекраснейшую покровительницу Коринфа и моей матери!
При мысли о собственной невесте меня опалило жаром. Какой я снова увижу ее, а она - меня?
Мы приостановились у городских ворот; стражники, осмотрев телегу и не найдя ничего подозрительного, выпустили нас. Мы покатили по дороге между полей.
Некоторое время старый возчик молчал, сидя спиной ко мне и правя своей лошадью; но потом обернулся и спросил:
- Чего ты ищешь в Ялисе, малыш?
Я выпрямился.
- Собираюсь петь и играть в богатых домах. Если хочешь, дядька Ктесий, я и тебе спою.
Он обрадовался:
- Сделай милость!
Конечно, я был не чета этому вознице, - я происходил из благородной семьи, а на самом деле был царевичем. И не только благодаря госпоже Поликсене. Бабка моя еще прежде, чем стала царицей, была в родстве с коринфскими тиранами.
Однако теперь чваниться мне не годилось. И Никострат был прав в том, что занятие музыканта низводит меня почти что до положения уличных артистов… хотя я надеялся подняться выше и снискать славу, но это было еще впереди. Так что я пел для Ктесия все, что могло бы ему понравиться; и рассказывал ему сказки, почти как моим сестрам. Он оказался невзыскательным и очень благодарным слушателем - и, право, мне думается, что радость, доставленная такому простому работяге, часто стоит больше, чем потакание утонченным прихотям аристократов.
Так мы доехали до Ялиса. Город этот в древние времена был основан минойцами, которые, конечно же, овладели многими островами Эгейского моря благодаря силе своего флота. Но теперь, как и на Крите, здесь господствовали дорийские греки. В отличие от нашего Линда, в Ялисе существовала не тирания, а аристократия. Это могло послужить мне на пользу… и одним из ялисских аристократов как раз был Каллист, друг нашей семьи. Он приезжал в Линд, чтобы посетить несколько симпосионов моей матери: я так понимаю, что отец даже ревновал матушку к нему, хотя в детстве я об этом не догадывался.
Ктесий подвез меня к самому портику Каллистова дома. Я расплатился с ним, поблагодарил за все и хотел отпустить; но мой возница заявил, что останется, пока не увидит, как меня примет этот господин. Слишком много воды утекло с тех пор, как мы в последний раз встречались!
Я поднялся по ступеням портика, как совсем недавно вернулся в родительский дом. За плечами у меня была котомка с кифарой и остальными пожитками, в руке - посох искусной работы. Но хитон на мне был некрашеный, дорожный, лицо и волосы в пыли.
Я постучал, и открыли мне почти сразу: это был пожилой раб, имени которого я не помнил. Я молча подал ему письмо отца.
- Я Питфей, сын Никострата из города Линда, - сказал я.
Тогда раб, окинув меня полным сомнения взглядом, впустил меня в прихожую и отправился за хозяином.
Каллист вышел ко мне, благоухая как сирийский купец и протягивая мне обе руки. Это был уже немолодой, но цветущий человек с тщательно завитой светлой бородой, с перстнями на пальцах и в лиловой шелковой хламиде, расшитой серебряными звездами.