Джереми торопливо наклонил его руку, чтобы густая жидкость плеснула на пальцы, а потом аккуратно, мизинцем, вернул кисть в прежнее положение и отрывисто потребовал:
— Закрой. Если сумеешь.
Джон не сомневался в себе, и услышать сомнения в собственной меткости было не слишком приятно, однако уже через пару мгновений он понял, что предупреждение прозвучало не зря. Пока он примеривался, чтобы максимально точно поднести бутылочку к зажатой в зубах пробке, Джереми успел размазать уже теплое масло по раскрытой ложбинке, и…
Джон невольно приглушенно простонал. Не мог выпустить пробку, и держать руку с пузырьком на весу стало сложно, когда его уже знакомо растянули горячие пальцы. Джон выгнулся навстречу, но поза слишком сильно ограничивала движение, и он был вынужден терпеть, пока любовник наиграется. А тому явно нравилось, и он никуда не спешил. Джон почувствовал, что бедра каменеют, а пальцы на ногах поджимаются едва ли не до судорог. И теперь он сумел заняться пузырьком — это, по крайней мере, хоть немного отвлекало. Закупорив флакон, он недолго поискал, куда его деть, но деть было некуда, а потому он просто отбросил его в сторону кровати, надеясь, что пробка воткнута плотно, и что он попадет на мягкое, а не на пол, а если и на пол, то толстое стекло выдержит удар о ковер. До слуха не донеслось ни единого звука — то ли попал, то ли кровь в висках так сильно стучала, но больше ничто не требовало отвлекаться от мерного движения внутри.
Джон простонал — абсолютно несчастно. Унизительно было даже не отдаваться тамплиеру, а осознавать, что тот творит с ним что хочет — и при этом добивается своих целей. Истязает не болью, а лаской, но нет никакой разницы, когда и то, и другое — против воли.
На коже проступала испарина, и Джон смутно отметил, что волосы уже не щекочут так — не успев высохнуть от воды, они пропитались влагой от пота и горячего дыхания любовника. Джон попытался было замереть, чтобы не дразнить Джереми и заставить его побыстрее взяться за дело, но удавалось скверно — стоило ему перестать держать себя в жестких рамках, как он безотчетно поддавался ласке, и всё начиналось сначала. Джереми точно знал, как заставить любовника сходить с ума. И тогда Джон не удержался — и с нескрываемым наслаждением укусил любовника в основание шеи. Джереми дернулся, но это только добавило мстительности, и Джон цапнул его еще раз. А что? Самому Джереми, выходит, можно, а ему нет?
— Тебя Бэрроуз, что, на голодном пайке держал? — простонал Джереми.
Джон поморщился. Даже если не думать про отца как про отца, то напоминать любовнику про не самые приятные в жизни моменты — что может быть желаннее? Джон вцепился зубами крепче и тут же услышал почти виноватое:
— Прости, детка.
То-то же. Джон тяжело вздохнул, с удивлением отметив, что в уголках глаз собираются слезы. Странно, это отчего же? Ни боли, ни рези он сейчас не чувствовал, так почему? Или это… Стало даже немного стыдно. Весь этот… процесс всегда сопровождался чем-то не слишком эстетичным. Джон сейчас абсолютно точно ощутил, что виски буквально мокрые, а между животами, где Джереми зажимал его плоть, влажно и скользко. И Джереми, конечно, не может не видеть и не знать всего этого. И наверняка наслаждается слабостью. Впрочем… Впрочем, «детке Жу-жу» еще и не то позволено.
Додумать эту мысль Джон не успел. Джереми, наконец, соизволил перестать его терзать и снова перехватил удобнее. Теперь уже Джон ощутил, как к растянутым мышцам прижимается твердый ствол, и дернулся, прогибаясь. Даже обидно было — как будто приглашал. И Джереми, конечно, не упустил момент слабости — вошел, вызвав несдержанный вздох, а потом и слегка ослабил хватку, позволяя опуститься ниже. Джон не хотел этого, но стонал, и в плечи впивался, и губы прикусывал. После пальцев внутри так не хватало чего-то… Вот именно этого. Джон сам приподнялся, начиная движение, и позорно вскрикнул, когда Джереми вошел до конца. Джон старался не метаться и не стонать, но уступал, и каждое движение заставляло всхлипывать и крепче прижиматься к врагу. Джон краем сознания понял — это фиаско, полный провал. Что бы ни случилось дальше, он уже никогда не сможет забыть, как извивался на плоти тамплиера, кусая губы, чтобы только не просить самому.
Джереми наконец позволил ему опереться плечами на стену и теперь поддерживал только за поясницу. И шершавая стена больше не мешала получать наслаждение. А наслаждение было отчетливым. Джон быстро сообразил, как правильно напрягать икры и бедра, чтобы движение стало ровным и отточенным — не зря же столько времени на тренировках провел! А единожды подхватив темп и ритм, уже не сбивался с него.
Джон чувствовал, как Джереми подхватил его под бедро, перенимая на себя часть веса, и был почти благодарен за это. В уголках глаз снова выступили слезы, по животу сбежала теплая щекотная капля, да и влажный звук слияния тел усиливал ощущение близости. Чтобы не видеть перед собой лицо тамплиера, Джон склонил голову к его плечу. Так же неровно опаленные, как у него самого, начинающие седеть волосы прилипали ко влажному лбу, чувствовался легкий отголосок запаха кельнской воды, немного царапалась щетина. Джон дрожащей, скользкой от пузырька с маслом рукой провел по груди любовника — и вдруг отчетливо услышал или почувствовал, как бьется под ладонью сердце. И понял, что будь у него самого сейчас наруч со скрытым клинком, то…
От этой мысли стало и жутко, и сладко. Близость с тамплиером и близость собственной свободы слились в одно слишком сильное ощущение, и Джон почувствовал, как внутри словно сжимается невидимая пружина. Джереми глухо охнул, еще раз удобнее перехватил за пояс — и неожиданно вздрогнул, наваливаясь всем весом. Джон явственно ощутил его внутри — и пульсацию, и горячую волну. И только после этого смутно осознал, что прижимаясь, Джереми плотно зажал его естество между тел. А движение — уже не столь ровное и горячечное — добило. Джон не получал дозволения коснуться себя, и Джереми о нем не позаботился, однако это уже было и ни к чему. Бедра свело напряжением и тяжестью, Джон запрокинул голову, вновь изогнулся едва не до ссадин на плечах. Тело тряхнуло, и он только потому удержался, что Джереми поддерживал.
Впрочем, тот отпустил и помог удержаться на ногах сразу, едва всё кончилось. Джон отвернулся, опасаясь, что тот что-то прочтет в глазах, что увидит невесть когда стекшую на висок слезу, и постарался привести себя в порядок. Быстро понял, что это теперь вряд ли удастся, и глухо спросил:
— Спать, сэр?
— Да, Жу-жу, — устало, но довольно бросил Джереми. — Завтра нас ждет нелегкий день. Отдохни, пока есть время.
Джон кивнул и отправился к кровати, поинтересовавшись как можно небрежнее:
— А вы разгадали шифр? Или это был не шифр?
— Почти, — бросил Джереми. — Не забивай этим свою хорошенькую головку.
Джон машинально коснулся обгоревшей брови, и от Джереми это движение не укрылось:
— Через месяц будешь как новенький. А если мне всё удастся… Что ж, у тебя появится шанс пожить… по-королевски. После распускающего руки ассасина быть рядом с одним из самых влиятельных лиц Великобритании — неплохая карьера, как думаешь?
— Думаю, что от этого совершенно не изменится, кто я есть, — хмыкнул Джон.
— Всё же ты философ, — фыркнул Джереми. — Ты еще увидишь разницу. Надеюсь. А пока спи, Жу-жу. И не вздумай больше ничего у меня стянуть, выпорю.
Джон дернул плечом и опустился на кровать. Он уже успел понять, что вечернее омовение с таким хозяином не светит. Завтра… Всё завтра. Завтра всё изменится.
***
— Что там у тебя?
— Рассказывай же!
Перед глазами еще плыла заставка Анимуса поверх рассыпавшегося на пиксели изображения. Джон не собирался выходить из программы, ему хотелось дальше, но что-то толкнуло — или кто-то это сделал за него.
В крошечной квартирке с ремонтом тридцатилетней давности, где неестественно смотрелась громоздкая и навороченная техника Ребекки, собралась вся компания. Более того — Джон недоуменно покрутил головой — товарищи стояли плотным кругом, и от этого хоровода рож слегка замутило.