И почти не удивился, когда еще ярдов через пятьдесят обнаружилась еще одна такая же бусина.
Солдаты позади ругались всё чаще и всё чаще замолкали, словно единомоментно теряли нить разговора. Джереми всё больше хмурился. Третью бусину он ощупал вдоль и поперек, попытался по ней постучать, а потом, чуть поколебавшись, ударил ножом. Абсолютно безуспешно — лезвие отскочило от блестящей поверхности.
Джереми упрямо направил коня вперед. Ничего не прояснялось, а сумерки сгущались всё заметнее. Тут и в дневное время было довольно темно, но с каждой четвертью часа становилось всё неуютнее. Пробираться стало тоже не в пример сложнее. Джон чувствовал, что кобыла то и дело спотыкается, прядает ушами и косит назад, явно желая оказаться как можно дальше отсюда. Душой Джон ее стремления разделял.
Теперь уже он не дергался, когда лианы касались бедер, плеч или даже лица. Отмахивался, насколько мог, надеясь только, что не заденет никого, кто сочтет это нападением. Джунгли вокруг смыкались плотной стеной, и человеку здесь не было места.
И только Джереми упрямо пробирался вперед. Быстро темнело, и пришлось зажечь фонари.
Бусины попадались с завидным постоянством, счет шел уже на десятки, но Джон устал переживать и думать об этом. И только когда одна из лиан жестко затянулась на шее и предплечье, не выдержал:
— Сэр… Не найдется ли у вас лишнего ножа?
То, что Джереми ехал впереди, сильно упрощало дорогу, но всё-таки было трудновато. И немного страшно, хотя бояться Джон тоже устал. Он не ожидал, конечно, что тамплиер доверит ему оружие, поэтому ответ его, пожалуй, удивил:
— Еще немного, Жу-жу… Если через парочку таких же деревьев с шарами ничего не изменится, я дам тебе нож.
Джону очень хотелось утешиться, услышав такой ответ, но инстинкты были сильней. Бэрроуз даже приподнялся в стременах, чувствуя, что задница просто одеревенела — это если не считать еще и вчерашнего. Однако прийти в себя было необходимо. Джереми явно чего-то ждал. Прямо сейчас или очень скоро — иначе ни за что не пообещал бы клинок.
Очередную бусину — сто седьмую, если затуманившийся от одноообразия и бесплодных переживаний разум еще не отказал и не сбился со счета — Джон встретил с неудовольствием. По виду она точно так же не отличалась от остальных, зато Джереми очевидно оживился. Он попытался пустить коня рысью, но тот только за что-то зацепился и загарцевал, едва не сбросив седока, и тамплиер оставил попытки ускорить процессию. Однако Джона уже ничто не обманывало — Джереми явно куда-то стремился.
К сто восьмой бусине? Ее было видно заранее. Еще не отъехали от сто седьмой, как Джон увидел следующую. Точно такую же.
Но напряженный взгляд Бэрроуза, уже изрядно замылившийся, разом выхватил то, чем последняя, сто восьмая, явно отличалась от прочих. Дерево, на которой она была размещена, стояло не посреди джунглей — а словно на отдалении. Оттого и видно было так хорошо. В кошмарных индийских лесах не бывало полян, это Джон усвоил четко за те без малого пять миль, что пришлось проделать без троп и даже тропинок. Здесь царили иные силы — силы природы, быть может, еще не покоренной человеком. Или силы иной природы, которые современному человеку девятнадцатого века не были подвластны.
Джереми решительно отправился к последней, сто восьмой, бусине, а Джон даже заколебался. Впереди была либо разгадка, либо ловушка. Либо и то, и другое сразу. В первом случае промедление было смерти подобно. Во втором — обещало возможность счастливого исхода. В третьем… Нет, рисковать Джон не мог.
Он отправился следом, отчаянно надеясь, что если здесь ждет что-то дурное, то оно большей частью обрушится на тамплиера, и удастся избежать той же участи. Солдаты такой отвагой не обладали. Они всё замедляли и замедляли ход, но Джереми это уже, кажется, и не интересовало.
Джон почти нагнал тамплиера, когда тот вдруг, не поворачиваясь, негромко уронил:
— Ломаешь голову, Жу-жу? Я тоже. Но сто восемь — священное для местных число. Оно обозначает оборот сансары, бесконечного перерождения душ.
Джон быстро сложил два и два, но счел нужным поинтересоваться, поскольку любовник отца вряд ли бы считал «бусины»:
— И… что?
— Ты не понял? — вздохнул Джереми. — Их сто восемь. Это не просто символы культа, это — четки, джапа-мала. Кто-то старательно указал путь. Кому и к чему? Сейчас мы это узнаем.
Джон почувствовал на загривке холодок. Да уже и не жарко было, хотя прохладной индийскую ночь тоже нельзя было назвать. Джереми повыше вскинул фонарь, освещая площадку перед последней рудракшей. Наверное, когда-то здесь было место поклонения. Или, возможно, площадка для жертвоприношений, воскуривания или чего угодно подобного. Сейчас землю вокруг рудракши густо устилали ползучие растения — и только.
Джереми приблизился к последней бусине и внимательно ее осмотрел. Свет фонаря отражался от блестящего бока. Ничего больше Джон не замечал. Он опасался применить свой дар, дар ассасина — орлиное зрение, поскольку это могло ослабить его, лишить внимания в этом мире, где рядом — враг, а за спиной — его солдаты. Но и давать преимущество врагу, который уже примеривается, собираясь так или иначе «запустить» древний артефакт…
Джон прикусил губу до боли, заставляя мир вокруг померкнуть. И сразу увидел. Бусина и впрямь светилась. Не так тускло и слабо, как предыдущие. Свет от нее слепил, а посреди него, кажется, угадывались какие-то узоры, но глаза резало едва ли не до слез, и разглядеть их было нельзя.
На фоне холодного белого света возникла рука тамплиера — кажется, уже без перчатки. Джон видел растопыренную пятерню, что ярким пятном выделялась на фоне, и понял, что не успеет. Нельзя было позволять врагу касаться этого, однако время уже было упущено.
Джереми коснулся сияющего белым пламенем бока шара осторожно, опасливо. Одним только указательным пальцем — и то самым кончиком… И свет вдруг померк.
Джон хлопнул глазами, пытаясь понять, что случилось, откуда ждать опасности… Но ничего не происходило. Обычным зрением он видел только те же опостылевшие дебри джунглей, слегка освещенную луной ровную площадку — и больше ничего.
— Ни с места, тамплиер, — вдруг раздался удивительно знакомый и родной голос. Раздался холодно и презрительно — Джон давно не слышал такого голоса у отца. — Или получишь в голову пулю.
— Бэрроуз, — Джереми отступил.
Джон не успел обрадоваться смятению врага, потому что понял — тот отступает вовсе не оттого, что испугался или опасался чего-то. Тот отступает, чтобы оказаться поближе к пленнику, которым, вполне вероятно, захочет воспользоваться. В качестве заложника или живого щита — в любом случае приятного мало. И к тому же он не сомневался: полковник Бэрроуз, несомненно, пойдет на многое ради сына. Возможно, не пощадит и собственной жизни. Но не дрогнет, если судьба заставит выбирать между жизнью сына и делом Братства.
— Ни с места, — повторил полковник Бэрроуз, за что Джон ему был почти неосознанно благодарен.
Отец действительно был хорошим мастером: «ни с места» означало именно ни с места, а не «ни шагу вперед». Он не был склонен принимать тактический ход врага за отступление.
Джереми остановился. Видно, чувствовал, что рука старого врага не дрогнет — даже если убивать пока рано.
Джону подумалось, что, возможно, именно так мыслил Джереми, чьи прихлебатели убили беззащитного индийского мальчика, и думать так было неприятно, но — увы — это было правдой. И тут Джон сообразил, что отец, где бы он ни находился сейчас, тоже может видеть, что один из спутников Джереми не опасен. Неплохо было бы оказаться к отцу поближе, но Джереми не позволит, да и где, собственно, отец? Мастерством маскировки Бэрроуз-старший владел прекрасно. Джон даже теперь не мог понять, где он прячется, а голос раздавался как будто немного сверху — и одновременно везде. Наверное, так должен говорить Бог.
Первым порывом Джона было выехать на открытую площадку — пусть отец увидит и узнает его, однако мгновением позже Джон столь соблазнительную мысль отверг. Во-первых, узнать кого-то в темных джунглях, освещаемых слабым светом луны и фонарями, почти невозможно. Фонари только слепят… А во-вторых, даже если узнает, что подумает, когда увидит сына во вражеской форме едва ли не рука об руку с тамплиером? Ведь отец может и не знать, что на дом напали… И это не говоря уже о том, что Джереми может позаботиться, чтобы обезвредить пленника — в конце концов, под замком есть еще Августина.