При мысли о том, что джабовцы без зазрения совести уродуют психику ее единственной дочери, Кафари приходила в ярость.
Отец сжал ее руку в своей и еле заметно покачал головой, давая понять дочери, что она ни в чем не виновата. Кафари немного полегчало, и она преисполнилась благодарности к отцу уже только за это. Она покосилась назад и убедилась в том, что Саймон наблюдает за Еленой, с недовольным видом смотревшей на своих двоюродных братьев и сестер. Те в свою очередь мерили ее презрительными взглядами. Назревал конфликт, и побывавшая за свою жизнь в бесчисленных переделках мать Кафари ринулась в гущу набычившихся детей с решимостью солдата, бросающегося на пулеметную амбразуру.
— Быстро в дом! Там вас ждут лимонад и пирожные! А до обеда еще полно времени, чтобы во что-нибудь поиграть!
Елена прошествовала мимо остальных детей, как мимо навозной кучи, а те, шагая за ней, не упустили возможности передразнить именинницу у нее за спиной.
Они корчили рожи, надменно задирали носы и шествовали, высоко поднимая колени. Если бы Елена в этот момент обернулась, она увидела бы себя в зеркале, не скрывающем никаких недостатков. Кафари хорошо знала своих племянников и племянниц, и ей не приходилось сомневаться в том, что за предстоящий день они преподнесут ее дочери еще не один урок.
Удрученно наблюдая за происходящим, Кафари ненавидела ДЖАБ’у всей своей душой. Утешало ее только то, что джабовцам удалось заразить не всех детей на Джефферсоне. Конечно, племянники и племянницы Кафари тоже ходили в джабовские школы, но жизнь и работа на фермах не позволяли им забыть, что такое настоящая жизнь. Они понимали, что они наравне с другими должны доить коров, чистить курятники и выполнять множество других, может быть, не самых приятных, но необходимых работ. От этого зависело существование фермеров, и их дети не обращали ни малейшего внимания на заявления типа «ребенка нельзя заставлять делать то, чего он не хочет».
Если нравится молоко, надо доить и чистить корову! У Елены же не было никаких обязанностей, которые научили бы ее упорному труду. Кафари даже подумывала над тем, чтобы отправить дочь к своим родителям на все лето. Если бы за семьей полковника Хрустинова не велась особо пристальная слежка, Елена бы уже давно жила на ферме. Но если бы это обнаружилось, то их с Саймоном наверняка обвинили бы в издевательстве над ребенком и лишили родительских прав.
Отец Кафари, понимая, что происходит с дочерью, прошептал:
— Не теряй надежды, дочка! Не давай ей забыть о том, что ты ее мать и любишь ее. Рано или поздно она очнется и оценит это.
Кафари споткнулась на ступеньках крыльца и, еле сдерживая слезы, пробормотала: «Я постараюсь!»
Отец еще раз ласково пожал ей руку. Они вошли в дом, где оживленно беседовали взрослые, а дети сновали вокруг них, как мальки на мелководье. Кафари стала разливать лимонад и раздавать пирожные. Выдавив из себя улыбку, она подала дочери стакан и тарелку. Елена подозрительно понюхала лимонад, скривилась, но осушила стаканчик до дна. Потом она вместе с остальными набросилась на выпечку, посыпанную сахарной пудрой, облитую разноцветной глазурью или политую медовым сиропом с толчеными орехами, который так любила в детстве Кафари. Саймон тоже воздал должное политым сиропом пирожным, стараясь подбодрить улыбкой обслуживавшую детей Кафари.
Двоюродная сестра Елены Анастасия, которая была лишь на полгода младше гостьи, решила взять быка за рога и подошла прямо к ней.
— Какое любопытное платье, — сказала она тоном человека, желающего любой ценой спасти ситуацию. — Где тебе его купили?
— В Мэдисоне, — высокомерно ответила Елена.
— На твоем месте я сдала бы его обратно в магазин.