Как и полагалось государственному служащему, она довела себя диетой до такой худобы, что напоминала ходячий скелет. Теперь эта костлявая дама взирала на Кафари сверху вниз сквозь стекла очков, заключенных в тонкую стальную оправу, весьма популярную среди джабовских бюрократов. Надевая такие простенькие очки, они всем своим видом старались продемонстрировать близость к простому народу, потому что официальная доктрина ДЖАБ’ы гласила, что все трудящиеся равноправны.
За спиной у женщины переминался с ноги на ногу огромного роста мужчина, смахивавший физиономией на павиана и явно не уступавший силой крупной горилле. Он, судя по всему, не изнурял себя диетами, модными среди чиновников и звезд шоу-бизнеса. Кафари догадалась, что это телохранитель, но до нее не сразу дошло, зачем он появился у ее двери в семь утра.
— Вы Кафари Хрустинова? — ледяным тоном спросила ее тощая женщина.
— Да. А вы кто такие?
— Мы, — сказала женщина, с угрожающим видом дернув головой, — группа, которой поручено заниматься защитой счастливого детства Елены Хрустиновой.
— Защитой ее счастливого детства?!
— Траск, запишите, что у Кафари Хрустиновой пониженный слух, но она не пользуется слуховым аппаратом. Маленькому ребенку очень опасно находиться в одном помещении с таким человеком.
— Постойте! Я вас прекрасно расслышала, но не поверила своим ушам… Да и вообще, что вам здесь надо?! Я не работаю и весь день сижу с ребенком. Ваш закон на меня не распространяется!
— Распространяется! — рявкнула женщина. — Вы что, не читали уведомление, разосланное вчера вечером всем родителям на Джефферсоне?
— Какое еще уведомление? В котором часу его отправили? Мы с мужем прочитали перед сном все сообщения, но ничего такого среди них не было.
— И во сколько же вы их читали?
— В половине одиннадцатого.
— Траск, запишите, что двухлетний ребенок этих родителей по их прихоти вынужден бодрствовать поздно вечером, когда ему уже положено спать.
— Это мы легли в половине одиннадцатого! — воскликнула Кафари. — А Елену уложили в половине восьмого!
— Это голословное утверждение, — заявила тощая женщина таким вызывающим тоном, что Кафари начала терять самообладание.
Внезапно над ухом Кафари раздался голос Саймона, такой же ледяной и отчужденный, каким он был в день смерти Абрахама Лендана.
— Прошу вас немедленно удалиться!
— Вы мне угрожаете?! — зашипела защитница счастливого детства.
У Саймона на руках сидела Елена, а сам он угрожающе усмехался:
— Пока нет. Но если вы не удалитесь, события могут принять не самый приятный для вас оборот. Сомневаюсь, что Кибернетическая бригада оставит безнаказанными попытки мелких чиновников вторгнуться в жилище одного из своих офицеров с намерением вынудить его выполнять какое-то там предписание местных властей, которого он не видел и до которого ему вообще нет дела. Этот дом, — обманчиво кротким тоном добавил Саймон, — собственность Конкордата. Находящиеся в нем компьютеры подключены к каналам связи, по которым поступает настолько секретная информация, что на Джефферсоне никто, кроме меня, не имеет к ней доступа. Даже президент! Не говоря уже о какой-то нелепой «группе по защите счастливого детства»! Да будет вам известно, вы вообще не имеете права приближаться ближе, чем на сто метров к моему дому… На вашем месте я серьезно задумался бы о том, стоит ли вам пытаться применить силу. Я все-таки командир сухопутного линкора. Вон в том ангаре находится мыслящая боевая машина весом в четырнадцать тысяч тонн. Сейчас она прислушивается к нашему разговору и ждет только первого угрожающего жеста. Стоит вам шевельнуть хотя бы пальцем, и линкор откроет огонь на поражение. И я не успею его остановить.