Те, кто мчались в санях, запряженных добрым возником, поняли - дело плохо, не до жиру - быть бы живу!
Из саней вылетело темное, продолговатое, вроде длинного и битком набитого мешка, покатилось по льду.
- Данила, подбери! - приказал Тимофей. И Данила, осаживая возбужденного бахмата, направил его к мешку, не сразу осознав, что товарищи-то продолжают изумительно прекрасную погоню, а ему - сторожить теперь эту непонятную вещь.
Сани неслись куда-то в сторону Хамовников.
А в мешке?! .
Что может быть в длинном мешке, выкинутом из саней, несущихся во весь мах?
Почему-то первое, что пришло на ум, - мертвое тело! Возможно, то самое, которое исчезло в Хамовниках, хотя было совершенно непонятно - как же оно вынырнуло на Печатном дворе?
Данила всякого навидался и знал, что невозможно лишь спать на потолке одеяло слетать будет. Прочее же - в руке Божьей. И что иное, такой неожиданной величины, можно вывозить среди ночи с Печатного двора, как не мертвое тело?
Он подъехал к мешку, и тот подтвердил его предположения - по виду был похож на увязанный труп.
Мертвецов Данила не боялся.
С ним уже случилось то, что вышибает подобный страх из подростка основательно. Он проснулся в сарае, на сене, укрытый одним рядном с больным отцом, прохваченный утренним холодом, и даже не сразу понял, что холод отовсюду... Приподнявшись на локте, он долго смотрел в отцовское лицо, пытаясь уловить дыхание. Дыхания вроде не было, а потрогать лицо пальцем не мог. Что-то внутри - запрещало. Он отполз, встал на ноги, тихонько, как если бы боялся разбудить, и вышел на двор. Там уже выпроваживали в стадо корову. Данила подошел к хозяйке и сказал ей, что с отцом - неладно. Он уже понял, что стряслось, но мысли в голове были тупые, неповоротливые, почему-то ощущалось сильнейшее облегчение, а слез не оказалось вовсе. И, стыдясь этого облегчения и этого отсутствия слез, он сбежал со двора, предоставив приютившим их хозяевам все похоронные заботы...
Голован подошел к мешку, наклонился и стал обнюхивать.
Это показалось Даниле странным - еще минувшим летом норовистый бахмат отказался подойти к покойнику, пришлось применить силу. А тут, на тебе, и подошел, и нюхает, и...
- С нами крестная сила! .. - прошептал потрясенный Данила.
Голован вцепился в мешок зубами и тряхнул его с превеликим неудовольствием. Валяется же всякая дрянь на дороге - вот что хотел он сказать всаднику. И всадник понял, и спешился, и приподнял мешок, отпихнув от него конскую морду.
Мешок был хоть и не пушинка, однако мертвое тело в себе вряд ли содержал. И шел от него запах... Данила, не хуже Голована, принюхался. Запах был чем-то знаком.
Но, коли внутри не мертвец, то и няньчиться с мешком было бы смешно. Данила подхватил его, перекинул через конскую холку, сам сел в седло и поскакал вдогонку за подозрительными санями и лихими товарищами.
Он обнаружил всех троих сразу за речным изгибом.
Они сделали то, что и собирались, - без всякого членовредительства оттеснили сани к берегу и заставили санника, взбежав на крутой скат, пронестись по нему десятка три саженей. Наклон был достаточный, чтобы сани не удержались и опрокинулись.
Те, кто удирали от погони, а было это двое мужиков, вылетели на лед. У них, к счастью, не случилось оружия, и теперь они злобно и уныло переругивались с конюхами.
- Гляди ты - руку поломал! - отвечал на заведомо лживую жалобу Богдаш. Сейчас и вторую поломаю!
- Сюда! - позвал, заслышав копытный стук, Данилу Семейка. - Ну, что там у тебя, свет?
- Ваше добро? - Тимофей указал плетью на привезенный мешок.
- Какое наше?! Знать не знаем, отродясь не видывали!
Семейка подъехал и улыбнулся Даниле.
- Взяли сучьих детей!
- Понюхай! - предложил ему Данила. - Не пойму - трава сушеная, что ли?
Семейка наклонился, потянул коротким носом...