Полезай в седло, Богдаш, да и поедем на конюшни. Больше нам тут делать нечего - или ты со Степановой женкой недолюбился?
Богдаш невольно поглядел на Стенькину Наталью.
Она же смотрела на него прямо-таки говорящими глазами.
- Сучий ты сын! - кричали те огромные глазищи. - Я-то душой распалилась, к тебе прикипела, спасти тебя хотела! Я-то мучалась, сомневалась, металась, уж и не знала - то ли мужа слушаться и государю служить, то ли тебя, подлеца, любить! А ты-то?! .
Желвак как-то неловко развел совсем деревянными руками...
И тут раздалось свирепое:
- Кто стрелял?!?
С двух сторон подбежали два стрелецких караула.
Какое-то время вообще ничего нельзя было понять, шум стоял невообразимый. В этом шуме даже Тимофеев громоносный голос ненадолго потерялся. Наконец Тимофей с Деревниным на пару призвали к порядку всех стрельцов - и участвовавших в ловушке, и караульных.
- Да не галдите так, сволочи! Где старший? - потребовал Деревнин. Ты, что ли?
Десятник и ответить не успел - в наступившей тишине Богдаш услышал вдруг нечто такое, от чего вздернул опущенный было до того, что короткая борода в тулуп уперлась, подбородок и сказал быстро:
- На конь!
Приказание это относилось к нему же самому - Тимофей, Семейка и Данила с коней не сходили.
Семейка, схватив под уздцы Полкана, вытолкнул его вперед, чтобы Богдаш мог быстро сесть в седло. Ни он, ни Озорной даже не спросили - что такого расслышал товарищ в ночи. И Богдаш тоже ничего не стал растолковывать - а послал Полкана вперед.
Изумленные Деревнин, Стенька и стрельцы не сразу догадались завопить вслед.
Данила скакал бок о бок с Семейкой и чувствовал, как душа наполняется радостью. Ничего в мире не могло быть лучше такой ночной скачки - в ней было неописуемое веселье для души, и оно вместе с морозным воздухом втекало в грудь и расходилось по телу, делая его легким и ловким. И не все ли равно, ради чего сорвался с места и позвал за собой товарищей Богдаш!
Желвак вел погоню почему-то в сторону Москвы-реки.
- Глянь! - наконец крикнул он, когда уж вылетели на берег неподалеку от стены Китай-города. - Уходят!
Тут лишь Данила понял - Богдаш чутким ухом уловил скрип санных полозьев у забора Печатного двора. Пока захлопывалась и вновь открывалась ловушка Земского приказа, кто-то, воспользовавшись отсутствием стрелецких караулов, поспешивших на выстрел, подогнал сани - и теперь уходил во всю конскую прыть, уходил тем путем, которым зимой можно было мчаться, не давая никаких объяснений воротным сторожам и не останавливаясь с проклятиями перед решеткой, загородившей улицу.
Сани, освещаемые огромной серебряной луной, уже неслись по льду Москвы-реки, вверх по течению, а куда - непонятно.
Семейка, мысливший быстрее, чем полагалось бы простому конюху, сразу послал своего Ворона вперед - и тот не столько сбежал, сколько съехал на лед, сбился с намета, выровнялся - и уже не Богдаш, а Семейка повел погоню.
- К берегу отжимай! - крикнул Тимофей.
Если конный еще мог выбраться на берег в любом месте, то сани нуждались в нарочно сделанном спуске. И теперь главное было - не дать им до спуска добраться.
Похоже, Голован не меньше Данилы был рад ночной скачке. Парень почувствовал по его ровному, мощному ходу, что силища у бахмата немеряная, и он будет рад, коли позволят еще немного той силы выплеснуть. Данила подбил его под пузо каблуками, хлестнул пару раз поводьями по шее - не сильно, а чтобы понял - незачем сдерживать свой бег. И Голован вынес его вперед, пошел вровень с Семейкиным Вороном.
И сани, и конные миновали Кремль, теперь по правую руку было уже Чертолье.