Ступай в шорную! Будешь там сидеть и трудиться, а оттуда - ни-ни!
Данила уж было обрадовался - наконец хоть кто-то поучит сбрую шить и чинить. Но дед, отлучившись, вернулся со своим любимым лукошком, в котором лежало доверху разного добра, завернутого в холстинки и разложенного по ларчикам.
- Давно пора тут разобраться, - ворчал дед, выкладывая на узкий стол все это имущество. - Вот кто бы мне объяснил, с чего серебро чернеет? Не от сырости же? Вдруг назавтра государь в поход подымется - а у нас не серебро, а хуже грязи подзаборной...
Он стал выкладывать конские оголовья, решмы, бубенцы, что цепляют для звона на конские запястья, гремячие цепи из крупных колец, заменяющие поводья, отдельные чеканные бляхи от ремней.
- И вот чем мы государю сбрую-то украшаем... - дед Акишев открыл ларчик. - Вот его любимые подвесочки.
Данила не понял - за что их любить? Невидные, не блестящие, что-то тускло-коричневое в серебро оправлено... С острыми кончиками...
- Медвежьи когти это, дурень, - беззлобно объяснил дед. - Сам государь зверя добыл. Большой зверина попался, чуть рогатину не сломал. Государь велел когти в серебро обделать и к сбруе привешивать. Гляди, когтищи-то! Матерый был медведь!
Данила даже рот приоткрыл - оказывается, государь и на медведя хаживал! А он-то думал - все лишь соколами балуется.
- Стало быть, почистишь серебро-то, чтобы сверкало. На оголовье видишь орел? Чтоб от него искры сыпались!
И все утро Данила добывал эти самые искры...
Ближе к обеду решил поискать Тимофея.
Аргамачьи конюшни были невелики, особо спрятаться негде, притом - на кремлевских задворках, где не только трудились, но и жили в хибарках государевы людишки - пекари, мовники и мовницы, птичницы, весь кухонный чин, даже иные истопники, а истопник в государевых покоях - лицо важное, он не только печами заведует, а и у дверей стоит, стражу несет. Там же в крошечных избушках ютились и местные нищие - чтобы не так далеко было бегать к папертям кремлевских храмов. Один такой домишко, совсем закопченный, занимали Тимофей и Семейка. Чтобы туда перебежать, и одеваться не нужно было - он стоял прямо в конюшенной ограде. Однако бегать сейчас Даниле было несподручно - и он накинул на плечи тулупчик, тот самый, которым год назад снабдили добросердечные девки с Неглинки, и не за услугу, а потому, что стал богоданным крестным сыночка их подружки, Федосьицы.
У самых дверей он увидал Богдана Желвака. Тот нес Тимофею лубяной короб, откуда торчали досточки.
- Принимай гостей! - велел Богдаш, отворяя дверь.
- Принес, что ли? - буркнул занятый делом Тимофей. - Ставь-ка сюда.
Конюхи всякие ремесла знали, не только сбрую - кафтан могли сшить, были такие, что книги переплетали. А иные промышляли изделиями из слюды.
Конечно, изготовить преогромный церковный выносной фонарь-иерусалим, размером поболее ведра, целый терем со слюдяными стенками, с налепленными на подкрашенную зеленым и рудо-желтым слюду прорезными железными кружочками, не всякий умелец мог - да и не так много тех иерусалимов требовалось. А окошко соорудить - это умели многие, и особо удачно трудился Тимофей Озорной.
Данила с Желваком как раз и застали его за делом - Тимофей на доске будущее окошко выкладывал, небольшое, в высоту не выше аршина. Посередине он замыслил круг из многих частей, вписанный в сетку из прямоугольных кусочков, и вот теперь подбирал все это добро по размеру.
- Безнадежное твое ремесло, - сказал Данила, насколько мог, прямо, ведь он только учился разговаривать со взрослыми мужиками на равных, и иногда получалось не совсем учтиво. - Через пяток лет никто о слюде и не вспомнит, все стекло в окна повставляют.