Они всегда жаловались на то, что Арабелла рано возвращается домой.
Потом она снова подумала о Говарде. Он уже выправил вмятину на шляпке и теперь замазывал царапину. Закрасив царапины на крыле, он притащил шлем и платье к гаражику и просунул их в дверь. Она быстро оделась и выехала на улицу.
Из-за ветрового стекла он разглядывал Арабеллу. Голубые глаза его, казалось, излучали мягкий свет.
– Как хорошо на колесах! – сказал он.
Она изумленно посмотрела на него.
– Что вы сказали?
– Так, ничего. Это из рассказа, который я когда-то читал.
– О!
Она удивилась. Обычно механики не увлекаются чтением, да и все остальные тоже. Ее так и подмывало сказать, что она тоже любит книги, но она сдержалась.
– Сколько я вам должна? – спросила она.
– Хозяин пришлет счет. Я тут всего лишь рабочий.
– Всю ночь работаете?
– До двенадцати. Когда вы приехали сюда покупать платье, я только приступил к работе.
– Вы… вы очень хорошо починили мое платье. Я… я не знаю, что бы я делала…
Она оборвала фразу.
Мягкий свет, который излучали его глаза, погас. Теперь они смотрели холодно.
– Кто это был? Гарри Четырехколесный?
Ей было стыдно, но она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза.
– Да. Вы… его знаете?
– Немного, – сказал Говард, и она поняла, что этим «немного» сказано многое. При ярком свете рекламы Большого Джима лицо его, казалось, вдруг постарело, а в уголках глаз появились морщинки, которых она прежде не замечала.
– Как вас зовут? – отрывисто спросил он.
Она ответила.
– Арабелла, – повторил он. – Арабелла Радиатор. А меня – Говард Автострада.
Арабелла взглянула на часы.
– Мне пора, – сказала она. – Большое вам спасибо, Говард!
– Не за что, – сказал он. – Спокойной ночи!
– Спокойной ночи.
Она ехала домой по пустынным темным апрельским улицам. Весна кралась за ней на цыпочках и нашептывала на ухо: «Как хорошо на колесах! Как хорошо на колесах!»
* * *
– Ну, – сказал на следующее утро отец, принимаясь за яичницу, – как этот двухсерийный фильм?
– Какой двухсерийный? – спросила Арабелла, намазывая маслом ломтик тоста.
– Ага! – сказал отец. – Значит, фильм был не двухсерийный!
– В некотором смысле, наверно, и в самом деле было две серии, – сказала мать. – Одна в кино, а другая – где-нибудь в другом месте.
Арабеллу стала бить дрожь, но она справилась с собой. Прямота ее матери напоминала рекламные телевизионные передачи. Это в какой-то мере гармонировало с яркими безвкусными микроавтобусами, которые она носила. Сегодня на ней было красное платье с выпуклой решеткой, изогнутой хвостовой частью и массивными темными стеклоочистителями. Арабелла снова подавила дрожь.
– Я… хорошо провела время, – сказала она. – И не сделала ничего плохого.
– И это все новости? – спросил отец.
– Наша целомудренная маленькая двадцатисемилетняя – почти двадцативосьмилетняя – дочь, – сказала мать, – чиста как первый снег. Наверно, теперь ты наложишь на себя епитимью – будешь вечерами сидеть дома и читать книжки.
– Я тебе говорила, что бросила читать книги, – сказала Арабелла.
– Читай себе на здоровье, – заметил отец.
– Бьюсь об заклад, ты ему сказала, что не хочешь его больше видеть, потому что он хотел тебя поцеловать, – сказала мать. – Ты всем так говорила.
– Нет, не сказала! – Арабеллу теперь опять била дрожь. – Как раз сегодня вечером мы с ним встречаемся снова!
– Вот это да! – сказал отец.
– Ура! – сказала мать. – Может быть, теперь ты станешь вести себя, как велит Большой Джим, – выйдешь замуж, будешь больше потреблять и поможешь своим сверстникам нести бремя поддержки нашей экономики.
– Может быть.
Арабелла отъехала от стола. Прежде она никогда не лгала и теперь была на себя сердита.