В нем столько накипело, что он был готов уничтожить любого краснобая, придерживающегося надлежащей линии. Мне приходилось успокаивать его. Понимаешь, когда Валь и я были совсем молодыми парнями, у нас была общая квартира в Нью-Йорке...
- Ты и Валь никогда не могли быть молодыми парнями одновременно, напомнил Квесада.
- Не совсем, - поправился Барретт. - Ему было, наверное, восемнадцать, а мне чуть за тридцать. Но он всегда казался старше своего возраста. И у нас была эта квартира на двоих. Туда заходили девушки, много девушек. Иногда они жили у нас несколько недель. Хауксбилль тоже нередко заходил туда, сукин сын, только мы тогда еще не знали, что он работает над чем-то, что всех нас по сути отправит на тот свет. И Бернстейн. Мы сидели ночами напролет, потягивая дешевый самодельный ром, и Вальдосто строил проекты организации террористических актов, и мы затыкали ему глотку, а потом... - Барретт нахмурился. - Ладно, пошло все это к черту. Прошлое мертво для нас. Скорее всего, и для Вальдосто это тоже было бы лучшим выходом.
- Джим...
- Давай о чем-нибудь другом, - сказал Барретт. - Что там у Альтмана? Лихорадка прошла?
- Он конструирует женщину.
- То же самое сказал мне Чарли Нортон. Что же он использует? Тряпье, кости?
- Я дал ему разные ненужные химикалии. Пусть подурачится. Выбирал в основном по их цвету. Он достал несколько позеленевших медных деталей, чуть-чуть этилового спирта, сульфата цинка и немного других предметов, наскреб почвы и набросал все это в груду мертвых моллюсков. Из этой слизи он лепит то, что, как он утверждает, является женским телом, и ждет, когда в него ударит молния и вдохнет жизнь.
- Другими словами, - заключил Барретт, - он чокнулся.
- Я думаю, во всем этом нет ничего опасного. По крайней мере, он больше уже не пристает к своим друзьям. Насколько я помню, ты считал, что он долго не протянет.
- А сейчас разве лучше? Если мужчине нужен секс и он может найти добровольных партнеров здесь, то меня это не касается, пока это никого не оскорбляет в открытую. Но когда Альтман начинает лепить женщину из какой-то грязи и гнилой плоти моллюсков, это означает, что мы его потеряли навсегда. И это очень плохо.
Квесада опустил глаза.
- Мы все придем к этому раньше или позже.
- Я пока еще держусь. И ты тоже.
- Дай нам срок. Я здесь всего лишь одиннадцать лет.
- А Альтман всего восемь, - ответил Барретт. - Вальдосто и того меньше.
- Некоторые ломаются быстрее других, - заметил Квесада. - А вот и наш новый товарищ.
Ханн вышел из лазарета и присоединился к ним. Он все еще был бледен и взволнован, но страх в его глазах исчез. "Он начал, - отметил про себя Барретт, - приспосабливаться к немыслимому".
- Я невольно подслушал часть вашего разговора, - сказал Ханн. - Здесь много психических заболеваний?
- Некоторые никак не могут найти для себя какое-нибудь занятие, имеющее смысл в этом мире-лагере, - сказал Барретт. - Их пожирает скука.
- А какие здесь есть занятия?
- У Квесады - его врачебная деятельность. У меня - административные обязанности. Несколько наших товарищей изучают жизнь моря, выполняя подлинные научные исследования. У нас здесь есть газета, которая выходит время от времени, ее подготовкой заняты еще нескольких человек. Затем рыбная ловля, трансконтинентальные переходы. Но всегда находятся люди, позволяющие себе впасть в отчаяние, и они ломаются. По-моему, сейчас здесь примерно тридцать-сорок подлинных маньяков, а всего нас в лагере сто сорок.
- Это не так уж плохо, - заметил Ханн, - если учесть внутренне присущую сосланным сюда людям душевную нестабильность и необычные условия жизни здесь.
- Внутренне присущую нестабильность? - повторил Барретт. - Такого я не замечал. Большинство из нас находились в здравом уме, считали себя борцами за правое дело.