— Сеньор Энжерс, вы серьезно утверждаете перед лицом суда, что недовольны именно тем, что участок земли под центральной станцией не используется для технических целей?
— Конечно, нет.
— Мешает ли нынешнее использование участка подходу к станции? Или, скажем, потоку пассажиров?
— Предельно ясно, что это не может не раздражать пассажиров, — нахмурился Энжерс.
— Не о том речь. Можете ли вы предложить что-нибудь конкретное для оздоровления данного участка?
Энжерс беспомощно посмотрел на меня.
Пытаясь выручить его, поднялся Люкас и объяснил, что по данному пункту выступит другой свидетель. Вероятно, он имел в виду меня.
Но Браун, видимо, попал в цель и умело использовал это.
— Действительно, — быстро проговорил он, — чтобы скрыть вашу попытку насильно выселить Сигейраса, вы пригласили в страну иностранного специалиста. Вы выдумали, я подчеркиваю это слово, новый вариант использования участка, ущемляющий законные права Сигейраса. Так это или нет? — с напором спросил Браун.
— Э… э… — пробормотал Энжерс.
Браун с презрением махнул в его сторону рукой и сел на место.
Все старания Люкаса не могли сгладить неудачных показаний Энжерса.
Не повезло Люкасу и со следующим свидетелем — Колдуэллом. Бедный парень заикался больше обычного. Люкас, правда, попытался и на том нажить капитал, изображая живейшее сострадание. Он добился согласия суда на свое предложение давать свидетельские показания об угрозе трущоб Сигейраса здоровью и благосостоянию граждан под присягой.
Но Браун не уступал. Он более часа допрашивал Колдуэлла, выдавливая из него признания одно за другим. Выяснилось, что условия жизни в трущобах не хуже, чем в некоторых кварталах Пуэрто-Хоакина, и что у бедняков не было других возможностей для проживания. Короче говоря, причиной всему была нищета. Надо было в целом улучшать положение. Сигейрас же оказался единственным, кто предпринял какие-то практические шаги.
— Вполне разумно, — шепнул я на ухо Энжерсу.
Энжерс все еще не мог прийти в себя после поединка с Брауном. Я тоже без особого энтузиазма ожидал момента, когда мне нужно будет давать показания.
Затем наступила очередь Руиса. Уцепившись обеими руками за перила, словно за поручни капитанского мостика в бурю, он ринулся в бой. Руис приводил цифры о росте числа заболеваний, говорил о низкой нравственности обитателей трущоб, о тревогах родителей, которые должны посылать своих отпрысков в одни школы с испорченными трущобными детьми.
Когда Люкас закончил задавать Руису дополнительные вопросы, время заседания уже почти истекло. На долю Брауна оставалось совсем немного времени, а Руис стал отвечать ему намеренно пространно с жаром профессионального оратора.
Мария Посадор и Фелипе Мендоса обменялись тревожными взглядами. Люкас и Энжерс тайно торжествовали.
— Он знает свое дело! — шепнул мне Энжерс. — Умный человек. Личный врач президента. Один из лучших врачей страны.
— Меня не интересует положение в Пуэрто-Хоакине! — запальчиво воскликнул Руис. — Меня волнует исключительно ситуация в Сьюдад-де-Вадосе. И речь здесь идет именно об этом! Я утверждаю, что здешние трущобы представляют опасность для духовного и физического здоровья населения. И чем скорее будут предприняты какие-либо меры по их ликвидации, тем лучше. Если трущобы сотрут с лица земли, рано или поздно на их месте что-то будет построено!
— Вы закончили допрос свидетеля, сеньор Браун? — вмешался судья.
Толстяк отрицательно покачал головой.
— Однако, к сожалению, мы должны отложить дело до завтра. На сегодня заседание закончено.
Брауну оставалось только вытереть пот с лица.
Я поспешил выйти из здания суда и у выхода столкнулся с Марией Посадор и Фелипе Мендосой.