Люси сделала ещё один глоток чая и вдруг вспомнила:
– Кстати, ты ведь не взял мармеладку!
– Взял, – успокоил её Драгнил. – Мне попалась со вкусом дыни. Весьма неплохо, кстати.
Девушка улыбнулась и снова потянулась к пирожным – их она не променяла бы ни на какие другие сладости. Даже со вкусом дыни.
========== Грейпфрутовая ==========
Чуть склонив голову на бок, художница бросила быстрый взгляд на застывшего у окна натурщика, потом снова посмотрела на почти готовый рисунок. Да, вот здесь, в правом верхнем углу надо добавить немного тени. Кончик кисточки нырнул в краску; та доверчиво впиталась в мягкий ворс, чтобы уже через мгновение расстаться с ним, оставшись лёгкими, игривыми мазками на шершавой бумаге. Потом сверху лягут ещё более тёмные – совсем чуть-чуть, чтобы подчеркнуть человеческую фигуру, словно выступающую из окутывающего её мрака.
Люси сменила кисточку и потянулась к светлой краске – нужно было поработать с отражением в окне. Лицо Нацу, подсвеченное снизу, казалось гораздо старше, серьёзнее; черты заострились, как бывает во время болезни, и скорее угадывались, чем реально виделись. Выражение глаз невозможно было понять, и это придавало образу молодого человека ещё большую таинственность. Что даже отчасти настораживало и слегка пугало. Впрочем, именно этого эффекта художница и добивалась – не зря же ей вспомнилась та зимняя выставка. Ощущения были почти идентичными.
Рисунок казался законченным, она могла остановиться на том, что было. Но работа почему-то не отпускала девушку, заставляя снова и снова опускать кисточку в краску, осторожно касаться бумаги то здесь, то там, задумчиво покусывая нижнюю губу и хмуря тонкие брови, задерживать дыхание, судорожно вдыхая, когда начинало колоть лёгкие от недостатка кислорода. Чего-то не хватало. Последнего штрих? Ощущения наполненностью работой? Если бы знать… Люси раздражённо отложила, почти откинула кисточку в сторону и объявила перерыв.
Нацу, обернув бёдра полотенцем, сел на стул, вытянув гудящие ноги. Художница же наоборот не могла сидеть: несколько раз прошлась про студии, постояла у окна. И вздрогнула, услышав обращённый к себе вопрос:
– Что с тобой?
– Я не знаю… – качнула головой Люси. – Эта работа, она… Я не могу её закончить. Не могу оторваться от неё.
– Иди сюда, – Драгнил едва ли не силком усадил девушку на своё место: – Закрой глаза, расслабься, – голос друга неожиданно успокоил её, а тёплые руки, аккуратно массирующие плечи, заставили расслабить напряжённые мышцы и облегченно выдохнуть. – Лучше?
– Да, спасибо, – улыбнулась Люси.
– Объясни, что тебя тревожит. Я, конечно, не художник, но иногда достаточно просто рассказать кому-нибудь о своих проблемах, и всё решается само собой.
Девушка с сомнением посмотрела на друга. И хочется, и колется. Нацу действительно не смог бы дать ей никакого совета относительно рисунка, но то, что он умеет слушать, было не раз проверено на практике. И не только слушать, но и задавать правильные вопросы, которые подсказывали выход из создавшегося сложного положения. Так что рассказать хотелось. Главная сложность была в том, чтобы решить – как? Как облечь в слова то, что лишь ощущалось, зыбко и туманно, где-то на периферии сознания, не поддаваясь логическому объяснению? Молодой человек терпеливо ждал, всем своим видом демонстрируя внимание и желание помочь. И Люси решилась.
– Понимаешь… Мне словно чего-то не хватает в работе. Какого-то одного штриха.
– Хм… Может, нужно добавить что-то в экспозицию? – предложил Драгнил. – Ещё один предмет?
– Нет, – художница покрутила в руке кисточку, за которой потянулась в момент задумчивости, постучала черенком по ладони. – Добавлять что-либо уже поздно.
– Значит, дело в модели, – сделал вывод парень. Люси вскинула на него удивлённые глаза. – Ну… я всё-таки не Аполлон… – Нацу пожал плечами, будто извиняясь за несовершенство своего тела.
– Ты даже не представляешь, насколько я этому рада! – засмеялась девушка. – Я имела в виду, – смущаясь, пояснила она в ответ на промелькнувшее в серых глазах недоумение, – что рисовать идеальные натуры довольно скучно. Это всё равно, что смотреть на чистый белый снег – вроде красиво, но душе не за что зацепиться. А вот если на нём появятся чьи-то следы, или его поверхность будет подсвечена разными источниками света, тем же солнцем или фонариком, причём в разное время суток, то выглядеть он будет совершенно по-разному. И рисовать его будет гораздо интереснее.
Друзья немного помолчали. Молодой человек вернулся на своё «рабочее место» к окну, художница – к мольберту. В комнате ненавязчивым фоном звучала музыка: Люси настолько привыкла к этому, что, даже рисуя в одиночестве, обычно после работы, обязательно включала флешку, любезно оставленную Драгнилом. Который вскоре решил возобновить их разговор.
– Значит, неидеальное тело писать интереснее? – задумчиво, словно обращаясь к самому себе, спросил Нацу.
– Да, – подтвердила девушка, накладывая очередной мазок. – Ассиметрия частей тела, родинки, шрамы, татуировки – всё это делает процесс рисования хоть и сложнее, но гораздо увлекательнее. А вообще у каждого человеческого тела есть своя изюминка, что-то такое, что очень хочется увековечить на бумаге: необычная форма ушей, тонкие музыкальные пальцы, хрупкое телосложение…
– Пивной животик, – в тон ей поддакнул парень.
– А почему бы нет? Не рисовать же только те вещи, которые считаются красивыми, – неожиданно согласилась художница.
– Хм… А разве не в этом главное предназначение искусства – запечатлевать всё прекрасное? И тем самым доставлять людям эстетическое наслаждение?
– Не только, – возразила Люси. Разговор вдруг стал ей настолько интересен, что она даже отложила кисточку, пытаясь продумать свой ответ. – Искусство – это, прежде всего, способ выразить себя. Поэтому в нём так много направлений. Ведь каждый человек видит и ощущает этот мир по-своему. А, значит, и изображать его тоже будет не так, как другие люди: один художник нарисует букет роз, а другой – засохшую корягу. То же самое и с человеческой натурой. Только с ней всё немного сложнее, потому что в разные века были разные идеалы красоты, и то, что казалось красивым, скажем, лет двести назад, сейчас может вызвать у кого-то лишь недоумение, а то и отвращение. Возможно, ещё лет через двести то, что нравится нам сегодня, у наших потомков будет вызывать совершенно другие чувства. Глупо выбирать из окружающего нас многообразия только красивое и идеальное. Если оно не трогает душу художника, никакое совершенство линий не поможет превратить взятый образ в произведение искусства.
– А та самая изюминка, о которой ты говорила, этому может поспособствовать?
– Отчасти, – девушка снова посмотрела на рисунок, раздумывая, стоит ли добавить ещё немного тени или оставить всё, как есть. Новый вопрос натурщика заставил её опять оторваться от работы.
– Я не совсем понял, – в голосе молодого человека проскользнуло недоумение. – Почему отчасти? Можешь объяснить?
– Всё просто, – вздохнула Люси. – То, что кажется мне необычным и интересным и может вдохновить на работу, для другого так и останется ничего не значащей деталью. Разница вкусов и восприятия.
– Но ты же рисуешь меня, скажем так, не опираясь на мифологические изюминки?
– Да, потому что, во-первых, эти рисунки – часть академического обязательного курса, – начала перечислять художница. – Во-вторых, я всё равно рисую тебя не просто так, а в каком-то образе. И, в-третьих, в тебе тоже есть кое-что… интересное.
– Например?
– Ну… У тебя весьма симпатичные ягодицы.
Ответом ей был странный звук, словно парень подавился. Он явно от неё такого не ожидал. Впрочем, Люси сама от себя не ожидала ничего подобного. Просто вырвалось. Совершенно случайно. Девушка закусила губу. Как же всё-таки хорошо, что сейчас Нацу стоял к ней спиной и не видел её лица. Сгорела бы со стыда.
Как ни странно, молодой человек пришёл в себя довольно быстро. Кашлянув, он поинтересовался, намекая на её последнюю фразу: