Но я не чувствовал боли, даже когда вошел в штопор и крылья моего самолета захлопали, хлоп-хлоп-хлоп, еще быстрее, быстрее, голубое небо и темное море погнались друг за другом по кругу и наконец исчезли, осталось только солнце, мелькавшее, когда я крутился, но черные кресты шли за мной, танцуя и держась за руки, и я по-прежнему слышал пение их моторов.
Время свечку погасить,
Тебе голову срубить
пели они*.
* "Апельсин-Лимон" - старинная детская считалка с подражанием звону лондонских колоколов, ее декламировали во время игры наподобие "Ручейка". Апельсины и Лимоны - две команды, пропускавшие через живые "ворота" участников игры по одному, на последних строчках стараясь поймать проходящего. - Прим. пер.
Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, били крылья. От неба и моря осталось одно лишь солнце.
А потом одно море. Оно было подо мной. Пена завивалась барашками, и я сказал себе:
- "Белые барашки пасутся в волнах".
Сказав это, я понял, что у меня голова в порядке: барашки и волны. Времени оставалось мало. Море приближалось, барашки росли, а море походило на море и на воду, но не на зеркало. Потом остался разъяренный, белый-белый баран, он сучил копытами и поднимал брызги, крутил рогами, в бешенстве носился по морю.
Я падал.
Стало теплее, исчезли черные кресты, небо исчезло. Но ощущение тепла возникло только потому, что не было ни обжигающей жары, ни жгучего холода. Настал вечер, я сидел в красном бархатном кресле. В спину дул ветер.
- Где я? - спросил я.
- Не вернулся с выполнения боевого задания.
- Тогда я должен позвонить матери.
- Нет. Пользоваться телефоном запрещено.
- Почему?
- Отсюда звонят только Богу.
- Что, вы сказали, со мной?
- Пропал без вести, поиски прекращены.
- Но это же неправда, вранье! Я никуда не пропал, я здесь. Вы просто хотите напугать меня, но у вас ничего не выйдет, понятно? Я возвращаюсь к своим ребятам из эскадрильи. Попробуйте-ка остановить меня! Я встану и пойду, понятно?
Я выскочил из красного кресла и побежал.
- Покажите мне рентгеновские снимки, сестра.
- Вот они, доктор.
Опять женский голос, на этот раз близко.
- Ночью вы устроили переполох, право. Дайте я поправлю подушку, а то вы ее совсем с кровати спихнули.
Голос звучал мягко и ласково.
- Я пропал без вести?
- Конечно нет. У вас все хорошо.
- А мне сказали, что я пропал без вести.
- Не говорите глупостей. У вас все идет хорошо.
Вокруг все свихнулись, у всех шарики за ролики закатились, но день был чудесный, а я и хотел бы остановиться, но все бежал. Я мчался по зеленой траве и не мог остановиться, потому что ноги несли меня, а управление над ними я потерял. Они меня не слушались, как чужие, хотя, когда я смотрел вниз, я видел, что ноги были мои; обутые в мои ботинки, они росли из моего туловища. Но управлять я ими не мог. Они неслись через поле и уносили с собой меня. Я бежал и бежал, как заведенный, не спотыкаясь ни на кочках, ни на ухабах. Мимо деревьев, мимо заборов, через пастбище, где, завидев меня, овцы перестали щипать траву и бросились врассыпную. Я пробежал мимо моей матери, она в светлом платье наклонялась, собирая грибы. Она сказала мне:
- Корзинка уже полна. Пойдем домой?
Но ноги пронесли меня дальше, мимо.
Впереди маячил утес. За ним царила кромешная темень. Огромный утес и ничего, кроме темноты, за ним, хотя поле, через которое я бежал, было залито солнцем. Солнечный свет обрывался на краю скалы, и разом начиналась темнота. Так вот где начинается ночь, подумал я и безуспешно попытался остановиться. Ноги устремились к обрыву, они делали длинные скачки, а я наклонился и хотел остановить их, вцепившись в штанины, но не сумел. Я хотел упасть, но ноги были проворнее, я каждый раз приземлялся на всю ступню, и бег продолжался.
Утес и тьма были уже очень близко. Я понимал, что, если немедленно не остановлюсь, рухну вниз. В последний раз я попытался упасть ничком и снова приземлился благополучно и продолжал бег.
На полной скорости я подбежал к обрыву, врезался в темноту и полетел в свободном падении.
Сперва было не так уж темно.