Было бы непростительной глупостью отказаться от условий дуэли, выверенных так, что он имел, по сути, преимущество над куда лучше владевшим оружием Симпсоном. К тому же, он все равно собирался умереть. Так не лучше ли разделить эту ношу пополам со своим главным мучителем? Нет, ему не о чем жалеть. Он совершенно правильно вел себя последние два дня!
Математика математикой, но Хорнблоуэр, к собственному удивлению, не раз замечал за собой на протяжении дня, что ему часто становится не по себе при одной мысли о завтрашней дуэли. Стоило ему только подумать о том, как на рассвете его жизнь будет поставлена в зависимость от подброшенной монетки, к горлу его невольно подступал комок. Как бы то ни было, а половина шансов оставалась все же не в его пользу. Он представлял себя мертвым, бездыханным, холодным... Он понимал, что мир от этого не перевернется и будет продолжать жить своей жизнью, но смириться с этим почему-то было неимоверно трудно. В такие минуты по всему телу Хорнблоуэра пробегала крупная дрожь, как от порыва пронизывающего зимнего ветра. Эта психологическая пытка усугублялась еще тем, что у Хорнблоуэра было слишком много времени для подобных размышлений. По правилам, он не имел права общаться со своим будущим противником до дуэли и, волей-неволей, должен был находиться в самоизоляции от остальных мичманов, в той степени, естественно, в какой это было возможно на многолюдных палубах "Юстиниана".
Той ночью он улегся в свою подвесную койку в состоянии глубокой депрессии. Он чувствовал себя смертельно уставшим и продрогшим до мозга костей, несмотря на жару и духоту мичманского кубрика. Он завернулся в одеяло, стараясь хоть немного согреться и расслабиться, но желанного облегчения так и не наступило. Каждый раз, едва начав засыпать, он тут же пробуждался, весь в холодном поту, с натянутыми нервами. Голова его была полна мыслей о завтрашней дуэли. Он ворочался под своим одеялом, не в силах уснуть и постоянно прислушиваясь к звукам отбиваемых склянок. С каждой минутой он все сильнее презирал сам себя за собственную трусость и благодарил Бога, что завтра все будет зависеть только от случая, так как после бессонной ночи ему трудно было бы рассчитывать на твердость руки и верность глаза. Как ни странно, эта мысль помогла ему, в конце концов, уснуть за пару часов до рассвета, так что Хорнблоуэр был немало удивлен, когда, открыв глаза, обнаружил рядом со своей койкой трясущего его за плечо Денверса.
- Пять склянок, - сказал Денверс, - рассвет через час. Проснись.
Хорнблоуэр вылез из гамака и встал на ноги. Он был в одной рубашке и дрожал от холода. В кубрике было темно, и он с трудом мог разглядеть смутно белеющее в полумраке лицо Денверса.
- Капитан разрешил нам взять второй катер, - сообщил Денверс, - а Симпсон и его секунданты отправятся на берег в баркасе. А вот и Престон.
В кубрике возникла еще одна темная фигура.
- Чертовски холодно, - пожаловался Престон, - в такую погоду грех вылезать из под одеяла. Эй, Нельсон, где наш обещанный чай?
Хорнблоуэр как раз натягивал штаны, когда на пороге появился стюард с дымящимся чаем на подносе. Хорнблоуэр так сильно дрожал от холода, что не смог предотвратить предательское дребезжание чашки о блюдце. Чай, однако, оказался горячим и помог ему согреться и несколько снять нервное напряжение.
- Можно мне еще чашку? - спросил он и внутренне поздравил себя за проявленное хладнокровие: пусть знают, что ему все нипочем, раз в такой момент он способен думать о чае.
Когда они разместились на катере, все еще было темно.
- Отдать концы! - лаконично приказал рулевой, и катер медленно оторвался от борта корабля. Пронизывающий ветер надул лениво полощущийся парус, и катер устремился к берегу, где два далеких фонаря обозначали пристань.
- Я заказал наемный экипаж, - сказал Денверс, - он должен ждать нас у заведения Джорджа.