К его радости валет взял взятку, он пошел снова, и взятку взяла дама Чока. Чок пошел с козырного туза и Симеон с проклятием выложил короля. Чок пошел в трефу. У Хорнблауэра было пять треф, начиная с короля и дамы - разыгрывать должен был Чок, поскольку остальные козыри были у Хорнблауэра. Хорнблауэр взял дамой: туз у Колдуэлла, если не у Чока. Хорнблауэр пошел с мелкой карты, Чок положил валета, а Колдуэлл туза. Вышло восемь треф, а у Хорнблауэра их оставалось еще три, начиная с короля и валета - три верных взятки с козырями для перехвата хода. Колдуэлл пошел с бубновой королевы, Хорнблауэр положил бланковую бубну, Чок взял тузом.
- Остальные мои, - сказал Хорнблауэр, кладя карты.
- Как это? - спросил Симеон, державший короля бубен.
- Пять взяток, - резко ответил Чок. - Мы выиграли.
- А я разве больше не возьму? - не унимался Симеон.
- Я перебиваю козырем бубны или черви и еще беру на три трефы, объяснил Хорнблауэр. Ему было ясно как дважды два, обычное окончание игры; он не понимал, что плохому игроку, вроде Симеона, трудно запомнить колоду в пятьдесят два листа. Симеон бросил карты.
- Что-то вы слишком много знаете, - сказал он,- Вы знаете карты с рубашки.
Хорнблауэр сглотнул. Он понял, что наступает решительный момент. Еще секунду назад он просто с удовольствием играл в карты. Теперь перед ним вопрос о жизни и смерти. Вихрь мыслей промчался в мозгу Хорнблауэра. Несмотря на теперешний уют, он явственно вообразил отчаянную тоску предстоящей жизни на "Юстиниане". Возникла возможность, так или иначе, покончить с этой тоской. Он вспомнил, что замышлял покончить с собой, и в сознании его забрезжил план действий. Решение выкристаллизовалось.
- Это оскорбление, мистер Симеон, - сказал он и обвел глазами Чока и Колдуэлла, вдруг ставших серьезными. Симеон по-прежнему ничего не понимал. - Я должен потребовать сатисфакции.
- Сатисфакции? - поспешно произнес Чок. - Ну, ну. Мистер Симеон просто погорячился. Я уверен, он объяснится.
- Меня обвинили в шулерстве, - сказал Хорнблауэр. - Тут так легко не объяснишься. Он старался вести себя, как взрослей, более того, как человек, сгорающий от возмущения. На самом деле возмущения он не испытывал, прекрасно понимая в каком смятении рассудка Симеон произнес свои слова. Но возможность представилась, и Хорнблауэр не собирался ее упускать. Теперь оставалось разыгрывать роль человека, которому нанесли смертельное оскорбление.
- Мало ли что можно сказать спьяну. - Чок твердо решил сохранить мир. - Мистер Симеон, конечно, пошутил. Давайте потребуем еще бутылку и выпьем за дружбу.
- С удовольствием, - отвечал Хорнблауэр, подыскивая слова, которые сделали бы дело необратимым, - если мистер Симеон немедленно, в вашем присутствии, джентльмены, попросит у меня извинений и признает, что говорил без оснований и в манере, недостойной джентльмена.
Говоря, он обернулся и с вызовом посмотрел Симеону в глаза, метафорически размахивая красной тряпкой перед быком, чем и вызвал желаемый гнев.
- Извиниться перед тобой, молокосос! - взорвался Симеон. В нем заговорили одновременно уязвленная гордость и опьянение. - Никогда, черт меня подери!
- Вы слышали, джентльмены? - произнес Хорнблауэр.
- Мистер Симеон отказывается извиняться и продолжает меня оскорблять. Мне остается одно - требовать сатисфакции.
Два последующих дня, до прибытия Вест-Индского конвоя, Хорнблауэр и Симеон под началом Чока вели странную жизнь двух дуэлянтов, вынужденных общаться перед поединком. Хорнблауэр тщательно (как делал бы в любом случае) исполнял любые приказы Симеона; тот отдавал их, явно смущаясь. За эти два дня Хорнблауэр отшлифовал свою первоначальную идею. У него было время подумать, пока он обходил доки в сопровождении морского патруля.