- К сожалению, у меня под рукой нет другого противоядия!
- Но хотя бы не набалдашником, прошу вас!
- Так вернее...
Он ударил меня еще раз, повернулся и кого-то позвал. Я закрыл глаза. Голова невыносимо болела. Меня тряхнуло - профессор и мужчина в кожаной куртке, ухватив меня под мышки и под колена, куда-то несли.
- Куда?! - закричал я.
Щебенка сыпалась прямо в лицо с шатающихся перекрытий; я чувствовал, как мои санитары ступают по какой-то хлипкой доске или мостику, и боялся, что они поскользнутся. "Куда это мы?" - тихо спросил я. Никто не ответил. В воздухе стоял непрестанный гул. Стало светло от пожара; мы были уже на поверхности, какие-то люди в мундирах хватали подряд всех, кого удавалось вытащить из канализационного люка, и бесцеремонно швыряли в открытые дверцы - мелькнули огромные белые буквы: "US ARMY COPTER [Вертолет армии США (англ.).] 1 109 849", и я упал на носилки. Профессор Троттельрайнер просунул голову в вертолет.
- Простите, Тихий! - кричал он. - Тысячу извинений! Но так было нужно!
Кто-то, стоявший за ним, вырвал у него зонт, дважды крест-накрест огрел им профессора по макушке и пихнул его так, что футуролог со стоном упал между нами, - и тут же взвыли моторы, зашумели пропеллеры, машина торжественно воспарила ввысь.
Профессор пристроился рядом с моими носилками, осторожно поглаживая затылок. Не могу не признаться: понимая все благородство его поведения, я, однако, с удовольствием наблюдал, как на темени у него вырастает громадная шишка.
- Куда мы летим?
- На конгресс, - ответил, все еще морщась от боли, профессор.
- То есть... как это на конгресс? Ведь конгресс уже был?
- Вмешательство Вашингтона, - коротко объяснил Троттельрайнер. - Будем продолжать заседания.
- Где?
- В Беркли.
- В университете?
- Да. Может, у вас найдется какой-нибудь нож, хоть перочинный?
- Нет.
Вертолет задрожал. Гром и пламя распороли кабину, мы вылетели из нее друг за другом - в бескрайнюю темноту. Как долго я потом мучился! Мне слышались стонущие голоса сирен, мою одежду разрезали ножом, я терял сознание и вновь приходил в себя. Меня трясла лихорадка и ухабистая дорога, над головой белел потолок "скорой помощи", рядом лежало что-то продолговатое, забинтованное, как мумия; по притороченному сбоку зонту я узнал Троттельрайнера. "Я жив... пронеслось у меня в голове. - Все-таки мы не разбились насмерть. Какое счастье". Машина вдруг накренилась, перевернулась с пронзительным скрежетом, пламя и гром разорвали жестянку кузова. "Что, опять?" - сверкнула последняя мысль, а потом - черное, непроницаемое беспамятство. Открыв глаза, я увидел над собою стеклянный купол; какие-то люди в белом, с масками на лицах и руками, воздетыми как для благословения, переговаривались полушепотом.
- Да, это был Тихий, - донеслось до меня. - Сюда, в банку, нет, только мозг, остальное никуда не годится. Дайте пока наркоз.
Кусочек ваты на никелевом диске заслонил мне весь свет, я хотел закричать, позвать на помощь, вместо этого вдохнул глоток жгучего газа и растворился в небытии. Когда сознание вернулось ко мне, я не мог разлепить веки, не чувствовал ни рук, ни ног, словно в параличе. И все же пытался пошевелиться, несмотря на боль во всем теле.
- Успокойтесь! Не шевелитесь, пожалуйста! - услышал я мелодичный женский голос.
- А? Где я? Что со мной?.. - пролепетал я. Рот у меня был совершенно чужой, и лицо, наверное, тоже.
- Вы в санатории. Все хорошо. Не волнуйтесь, прошу вас. Сейчас мы дадим вам поесть...
"Да мне же нечем..." - хотел, но не смог я ответить. Послышалось лязганье ножниц. Марля кусками спадала с лица. Стало светлей. Два санитара (я удивился их громадному росту) крепко, но бережно взяли меня под мышки, приподняли и усадили в кресло-коляску.