Когда печка затрещала берёзовыми полешками, поставил греться ведро воды, присел рядом с женой. Он и сам не знал, что хуже: то ли когда жена закрывает глаза и замолкает на короткий промежуток времени и тогда дыхание её становится почти неуловимым, то ли когда хватает воздух ртом, как рыба на берегу, и выматывающие душу стоны, слышны на весь барак.
Кончился бесконечный вечер, миновала ночь, которой, казалось, не будет конца. За окном забрезжил рассвет. Приходил новый день, не принося облегченья. Новый человек не желал появляться на этот свет.
Утром стало слышно, как мужики за стенкой собираются на смену. Он вышел, надо подмениться.
-Ты чем думал?! Бабу на сносях в тайге держишь? - Белобрысый фельдшер геологоразведки зло смотрел ему в глаза: - В больницу, в Удерей её везти надо.
-Оставил? А кому я должен свою жену отдать? Оставил?! Нет у неё... теперь никого, кроме меня. Деться ей более некуда.
Было видно, как злость и раздражение постепенно гаснут в глазах фельдшера. Он махнул рукой:
-Пойду к начальнику трактор просить, - и крупно зашагал к выходу. Из-за перегородки раздался протяжный стон, но Константину казалось, что нет у него больше сил, видеть эти муки. Он вышел на улицу, вдохнул полной грудью воздух, постоял немного. Это ему видеть тяжко, а каково ей? И заторопился назад.
В обед пришел начальник участка. Вызвал Костю на улицу:
-Я трактору солярки выделил, мы тут обойдёмся. Давай устраивай на санях и в больницу. Помрёт и баба и дитё. Фельдшер говорит, срочно надо. Ждать больше нечего. Не разродится сама.
Костя рванулся в комнату:
-Оля?
-Дуся я, Евдокия... -а-а-а!!!!
-Дунюшка, трактор снарядили. Я счас там тебе тёплое гнездо устрою и в больницу, в Удрей. Ты не бойся. И я, и фельдшер, мы с тобой поедем.
-Туда сколько километров, больше пятидесяти будет? - спросила прерывисто, хватая воздух ртом. Прикрыла глаза.
-Ну, я пошёл, надо сани тепло устелить.
-Нет. Никуда я не поеду. Мне что там смерть, что тут.
-О ребёнке подумай. Он- то за что погибать должен? - остановился в дверях, не в силах перешагнуть порог: - Другого выхода нет...
-А-а-а-а!!! Если и спасут ребёнка - отберут, - то ли пот, то ли слезы катились мелкими капельками по вискам и капали на подушку: - а мне всё равно - гибель...
-И не думай! С такими мыслями - точно каюк! Всё бабы рожают... да не терпи ты! Кричи!!! Может с твоим криком-то он быстрее на свет выйдет?!
Вернулся фельдшер.
-У трактора, как назло, что-то полетело. Терпи, Дунюшка. А лучше рожай, поспешай. Потому как пока тракторист наладит поломку, потом дорога... а и в дороге на морозе... сани-то открытые.
-Я там полог сооружу.
-Ох... ладно. Вторые сутки на исходе. Всё, что было в моих силах... в больницу надо... на операцию, - и ушел, будто сам был виноват в тяжёлых родах.
Миновала ещё одна ночь. Костя сидел на табуретке возле кровати. Как чуть успокаивалась жена, дремал и он.
Рано утречком прибежал встревоженный фельдшер.
- Не может он его отремонтировать! Не может! Слей на руки, да выйди.
Костя стоял на крыльце барака. Мысли бежали урывками. До зуда в руках ощущал, как кулак впечатывается в морду того, неизвестного ему следователя, избивавшего его жену, хоть и не рассказывала она подробностей, но и услышанного хватило, чтобы понять, не прошли побои даром. Сказывается и как она замерзала у дороги под ёлкой. И теперь вот... ребёнок, его ребёнок...
- Неужели, Господи, попустишь? Дашь погибнуть в муках двум душам? - Неверующий прежде ни в бога, ни в чёрта, шептал, подняв лицо к небу, просил не ради себя, ради матери и её ребёнка. И не заметил, как скрипнула дверь в коридоре, послышались шаги:
- Слышь? Везти поздно.
Костя сполз спиной по дверному косяку, в глазах потемнело.
- Чего расселся? Везти, говорю, поздно. Ребёнок в проход встал. Будь, что будет, пошли, поможешь.
Он еле поднялся на ватных ногах, да он поможет, он всё сможет! Лишь бы они были живы!
- Значит так, нагреем простынь над печкой, положим на живот, в виде бандажа... ты будешь чуток выдавливать ребёнка этой простынею, а я помогать на выходе. Сил у неё тужиться - больше нет. Хоть дите так, может, спасём.
- А она?
Фельдшер повернулся резко, зло:
- Раньше надо было думать! Она? Сделал своё дело...
- Это же человек родиться!
- А она не человек выходит? В таких муках погибает? Снял бы комнату в Удерее, там роддом. Ей операцию нужно делать! - фельдшер выбросил окурок: - Был бы молодой да зелёный, а то взрослый мужик и такое дело сотворил... бабу перед родами в глухой тайге! Эх!!! Чем только думал? Всё пошли, а то и дитё поздно спасать будет. Хотя и так... как Бог даст!
Ольгин крик стоял в ушах, заставляя сердце то замирать, то оглушительно стучать по рёбрам. Пот заливал глаза и капал с носа. Он смотрел на фельдшера, а тот командовал:
- Давай, ещё чуток... давай, ну... да-ва-а-аай!!!
- А-а-а!!! - Косте показалась, что он услышал детский крик в полной тишине. Ни одного другого звука не воспринимал его слух!
- С сыном вас, Константин Александрович. Давай, режь пуповину, - и фельдшер положил в приготовленную мягкую тряпицу орущий красный комок.
- Сын у нас? Слышишь? Сын! - он наклонился к жене: - Что?
- Пить...
Назвали мальчика Виктор.
После родов шла вторая неделя. В окно заглядывал снежный сугроб, да ветка берёзы, стынущая на морозе. Костя смотрел на жену. В лице ни кровинки. От белёной стены не отличается. Но Витюшку кормит исправно. Молока пока хватает. А вот сама тает на глазах. Про больницу слышать не хочет. Мужики на него как на изверга смотрят. Приходилось терпеть. Не скажешь же им, что для неё больница - это расстрел? На плите варилась картошка с тушёнкой. Он распечатал банку сгущенного молока, развёл с горячей водой:
-Попьёшь? - подал жене. И услышал, кто-то тихонько стукнул в дверь. Накинул рабочую фуфайку, вышел в коридор барака. Возле входа топтался тот самый старовер, в скиту которого скрывалась Ольга, перед тем как переехать в геологоразведку.
- На-кась. Это рыбий жир, по столовой ложке раза по три в день. А это травки. Тут к каждой писулька приложена, заваривай и пои жену. Бог даст, поднимется на ноги. А на мужиков обиды не держи... что так к тебе... они по незнанию.