-Водка есть?
Влили в рот немного, запрокинули голову. Проглотила, закашлялась. Отрыла глаза, большие голубые, дрогнули губы, вроде что-то спросить пыталась.
- Не боись. Считай, нас тебе Бог послал! - водитель уселся за руль.
- Погоди, давай-ка руки ноги у неё гляну, как бы не прихватило. - Женщина поджала под себя ноги, сильнее запахнула под горлом ветхую фуфайку. Константин наклонился к её лицу:
- Я только ступни, да кисти рук гляну, чтобы не поморозила.
Когда выяснилось, что всё обошлось, тронулись дальше в путь.
Какое-то время ехали молча.
- Тебя как звать-то?
Женщина качнула головой, но так и ничего не сказали.
- Ну, хоть куда едешь-то? А то может, не в ту сторону везём? - улыбнулся шофёр.
- В Канск.
- Ну, слава Богу, а то уж я подумал - немая. Тогда по пути.
Машину покачивало на снежных перемётах дороги. Натужно, но ровно гудел сильный мотор. А Константину вдруг представилось, что вот не заметь он её, ещё немного и занесло бы снегом. И осталась бы она там лежать... навсегда. Он посмотрел на неё, она дремала и клевала носом в такт движения машины. Он опёрся о дверку, подставил плечо и женщина, в тесноте кабины, задремав окончательно, клюнув ещё несколько раз, прислонилась к нему. Немного погодя она спала тревожным, чутким сном. От дверки, через ватную подкладку суконного пальто, тянуло холодом, но он так и сидел не шевелясь.
- Красивая, - вздохнул шофёр.
Константин скосил глаза. Выбившаяся из под старенькой шалёнки русая прядь, щекотала его подбородок. Ну и пусть. Почему-то было даже приятно.
Наконец, впереди показались жёлтые огоньки Канска. Студебекер остановился на берегу Кана. Прощаясь, Константин подал водителю руку, глянул на Ольгу:
- Я на вокзал. Тебе куда?
- Мне тут... - и растерялась, не зная, что ответить.
- В Канске останешься, или дальше куда надо?
- Дальше.
- Значит, тоже на вокзал. Пошли что ли? - И направился к замершему руслу.
По льду Кана мела позёмка. Константин оглянулся раз, ещё раз. Ишь, согнулась в три погибели. Подождал:
- Держись за мной, - и пошёл, стараясь шагать помельче.
На железнодорожный вокзал пришли затемно.
- Билет куда брать?
- Денег у меня нет.
- Это понятно, я и не спрашивал. Вышлешь... потом.
- И документов нет.
- К кому добираешься-то? К мужу, к детям?
- Муж, - помолчала, - на войне остался. К детям нельзя. А больше некуда.
Он достал папироску, отвернувшись от ветра, закурил:
- Ну, утро вечера мудренее. Тут женщины возле вокзала комнаты сдают на ночь, на сутки и более. Скажешься моей женой. Покажу свои документы. А то трясешься вся, простынешь, - посмотрел в голубые глаза, - вот же наградила природа!
- Что?
- Ничего. Не зверь я, не трону тебя. Не бойся. Пошли, что ли? Зовут-то тебя как, жена? - и так по-доброму прищурил чёрные глаза, что она невольно улыбнулась:
- Ольга.
Небольшой деревянный дом стоял недалеко от вокзала. Из сеней вошли в маленькую кухоньку. Печка ещё топилась и жара стояла - хоть парься, особенно с морозу.
- Это пока, а под утро выстынет, тряпка под порогом примерзает. На печи чайник горячий. Нужник - справа от сеней.
Присмотревшись, разглядели в полумраке слабо светившей лампочки две двери.
- Вам в ту, - указала хозяйка. - Если что - Марью шумнёте, я выйду. - И скрылась за толстой синей шторой, закрывающей вторую дверь.
- Не боится, незнакомых пускает, - всё еще не решалась пройти Ольга.
- А чего тут красть?
И, правда, кроме печи имелся деревянный стол, крашенный коричневой краской. На столе стеклянная банка с алюминиевыми ложками. У стены тумбочка, на ней ведро воды и кружка. Рядом в уголке приютился умывальник. Две табуретки завершали убранство. Да ещё цветастая занавеска у дверей прикрывала пару фуфаек и старый солдатский полушубок. Зато на печи исходил теплом огромный алюминиевый чайник.
В отведённой им комнатке, кроме полутора спальной кровати и прибитой к стене деревянной вешалки, стоял стол, похожий на тот, что в кухне, только прикрытый чистенькой, но видавшей виды скатертью. На полу пёстрый самотканый половик, у кровати вязаный из старых тряпочек разноцветный кружок. На стене над кроватью клеёнчатый ковёр с нарисованными белыми лебедями. Между синими оконными рамами, через старое неровное стекло виднелся выложенный заботливой рукой мох. И холод не пропускает, и окно не замерзает, и красиво. Сверху оконце прикрывала тюль.
Константин достал из-за пазухи газетный свёрток.
- Вот сало и хлеб. Хозяйствуй. А я пока себе тут постелю - указал на пол рядом с кроватью. Ольга взяла свёрток, стараясь не шуметь, вышла на кухню, развернула на столе газету, достала из той же банки, где были ложки, нож. Нарезала хлеб, сало. Поискала взглядом что-нибудь из посуды, не нашла. Может, что и было в тумбочке, но заглядывать туда без спросу не решилась. Взяла кружку возле ведра с водой, налила в неё кипятка. Заглянула в комнату:
- Готово.
Ели молча, по очереди запивая из этой кружки.
Казалась бы, от неимоверной усталости Ольга должна уснуть мгновенно. Но сон не шёл. Она прислушалась. Не спал и Константин.
- Не спите?
- Нет, - повозился, устраиваясь поудобнее.
- Вы к семье, наверное, едите?
Константин сел, накинул на колени своё пальто, которым укрывался вместо одеяла:
- Враг народа я. Понимаешь, хотел чужих детей от голодной смерти спасти, а получилось, своих растерял. Пока десять лет на Калыме по приговору суда золотишко мыл, государство и о жене, и сыновьях, а их у меня троё было, да четвёртым ребёнком жена беременная осталась, позаботилось. Ищу, ищу - пока без толку. Ночью глаза закрою... - недоговорил, чиркнул спичкой, сломал одну, другу. - Я на улицу, там покурю, - поднялся на ноги.
- Я... я... беглая. Милиционера каменным пресс-папье по голове ударила на допросе, меня за это к смерти приговорили. На расстрел везли, сбежала. Самой не вериться, что это я и это всё со мной случилось, - не в силах лежать, села, скрипнув панцирной сеткой.