Константин отломил кусочек хлеба, посмотрел, прищурившись, положил в рот:
- Эх, какой же хлеб вкусный... - сказал, и что-то в его лице неуловимо изменилось. То ли морщины резче обозначились, то ли глаза сильнее потемнели. - Где там мои детушки? Живы ли, едят ли хлебушка вдоволь? - отбросил со лба густую чёрную прядь волос.
-Так вон они, спят, как сурки, - кивнул Петро .
Константин усмехнулся:
- Вернулся ли Артур с фронта? А если вернулся - невредим ли? Как живётся Эдику? Володьке? А тому, кто без меня родился? Ничего-то я для них сделать не могу. И руки свои подставить им не могу, чтобы поддержать, помочь ... - упёрся высоким лбом в крепкий кулак, - три сыночка, да жена четвёртым беременная была. Кто родился сын ли, дочь ли? Не знаю. Где теперь горе мыкают? - посмотрел на будильник, который в вечерней тишине чётко отбивал ход времени: - Время идёт, а я бьюсь как рыба об лёд, без вины виноватый перед ними... - заглянул в пустую рюмку, Геннадий хотел было плеснуть водки... - не надо, - допил из чашки остывший чай, - легче от водки не становится, а вот злее становлюсь, - перевёл взгляд на Петра: - Это вторая моя семья. Первую-то отобрали... - он налил чашку густой заварки: - слабовато для чифиря, - усмехнулся, вздохнул глубоко, задержал дыхание и, как бы решившись, продолжил:
- Старшему сыну Артуру тогда седьмой год шёл. Второй - Эдик, пяти лет от роду. Младшенькому - Владимиру, только - только три года исполнилось, а жена моя, Екатерина - четвёртым ребёнком беременная ходила. Жили мы в Енисейске. Работал я тогда начальником продснаба. Зима тридцать пятого года холодная, лютая была. Да и откуда ей в Енисейске тёплой быть? Неподалёку от нас жила семья солдата... да что жила... с голоду помирали и женщина, и трое ребятишек мал мала меньше, отца-то их в Красную Армию забрали. А тут смотрю, реквизированная корова от бескормицы уже и на ногах стоять не может. Того и гляди околеет. У хозяина отобрали, корма не заготовили. Ну, отдал я ей ту корову, только у неё-то на дворе сено оставалось. Говорю, додержишь до зелёной травки - своих детей от голодной смерти спасёшь и корову сбережёшь. А там вернёшь в хозяйство, летом корм для неё заготовим. Думал, по-хозяйски рассудил. - Константин замолчал, вглядываясь то ли в папиросный дым, то ли в своё прошлое.
- Заготовили? - попытался вернуть его к действительности Геннадий.
- А как же? Заготовили... чёрный воронок. Как-то вечером пришёл посыльный, вас, говорит, Константин Александрович, завтра в НКВД вызывают. Всю ночь промучился. Понимал, что ничего хорошего не ждёт. Но даже представить утром не мог, что вижу своё семейство в последний раз!
- До суда арестовали?
- Не-ет. До суда допрашивали. А когда ничего не "допросили", вызвали ту женщину, которой корову на содержание поставил, и стали её при мне допрашивать. Она взмолилась, мол, дети малые дома одни уж третьи сутки. А ей говорят, ничего, мы их ещё вчера погулять на улицу выпустили. Вот подпишешь бумагу и иди, запускай их домой. А то, что же ты за мать такая, детей поморозишь насмерть? На улице-то минус сорок.
- Подписала?
- Подписала.
- С детьми-то её, как? Не знаешь?
- Не знаю. Только её тоже посадили... - вздохнул, допил остывший чай. - Так и попал на Калыму, на прииск Водопьяновский. Десять лет с объявлением врагом трудящихся и конфискацией имущества дали. В начале тридцать шестого, по морозцу отправили этапом.
- Про твоих-то, тех твоих, - мотнул куда-то в неопределённость головой Пётр, ничего не известно?
Константин поправил двумя руками чёрные густые пряди с серебристыми нитями проседи:
- Ничего...
-Так может в розыск подать?
-Подал, Петя, подал. Первым делом, как только бумагу получил, что невиновен.
-И что?
-Нашёл след Артура в одном детдоме, оказалось в другой перевели, а там говорят, после детдома в военное училище поступил. А дальше, известное дело - служба. Так и шёл я за ним по пятам. Да бумаги дело долгое, жизнь быстрее течёт. Не успевал.
-А остальные... - Пётр кашлянул, голос охрип.
-Эдику в детдоме вообще додумались фамилию поменять. Я же враг, так чтоб знать меня не знал. - Он закурил, выпустил клуб дыма: - дальше след потерялся. Но ему в начале тридцать шестого года уже пять лет исполнилось, должен помнить свою настоящую, отцовскую фамилию... значит и меня помнить... должен. - Затянулся табачным дымом, помахал рукой возле лица, чтобы развеять дымовую завесу: - А вот третьего сына и следов не найду. Мал был. Фамилию свою плохо выговаривал. Искал по детдомам созвучные - своего не нашёл.
-А жена беременная, Екатерина? Она как же?
-Была, а может и сейчас где-то есть. Каково ей пришлось? Могу только представить - жена врага народа! Детей отобрали, по детдомам раскидали. Напал я, вроде, на след, но... рано, пока рано, что-нибудь говорить. Суеверным стал, сглазить боюсь! - повернулся к Геннадию: - Заговорил я вас?
- Время-то ещё - десяти нет. Часок, другой можем посидеть.
Рассказ затянулся за полночь. Аннушка прикорнула рядом с детьми. Анастасия Петровна и Евдокия вели на кухне у окна свой неспешный разговор. А мужчины то сидели за столом, то курили у форточки, то Константин, выбирая свободные места, топтался по комнате, выписывая зигзаги. Растревоженные воспоминания жгли его душу, выливаясь наружу житейскими подробностями человеческих страданий.
- Вот ты, Петр, мать одёрнул, мол, всё равно ничего не вернуть, так зачем душу травить?
Пётр хотел было, что-то возразить, но Константин выдохнул облако дыма, поднял руку:
- Да понимаю я, что опасаешься, как бы мать чего лишнего не сказала при посторонних-то людях, это при мне, то есть, и моей жене. Да и я бы тебе про свою жизнь лишнего рассказывать не стал, только устал играть в молчанку и жить без вины виноватым! Да и времена изменились.
- Изменились? На днях воронок из нашего дома ночью потихой кого-то увёз. Я на кухне возле форточки курил, сам видел! Вот и подумаешь... - Пётр поднялся со стула, подошёл к окну, встал напротив Константина. - Тёща моя говорит, плетью обуха не перешибёшь! Я с Морфлота пришёл. Семь лет под водой ходил, есть что вспомнить! Ершился, доказывал тёще что-то... И жизнь виделась такой... такой... Вроде две войны прошёл, а из подводной лодки жизнь совсем другой виделась.
- Ладно, ребята, ладно, перебудите ребятишек! - осадил пыл Геннадий.
- Десять лет на Калыме в забое золотишко для Родины добывал. Оправдали! И медаль за доблестный труд присвоили. Да мне не жалко для России, для победы! Отпустили бы на фронт, хоть и в штафбат, просился, убеждал, что смогу бить фашистов лучше многих. А мне, мол, чем бить? Золото нужно. Война, расходы большие. Тут... воюй! Мне обидно за другое. Вот скажите, это десять лет потребовалось, чтобы разобраться, что урона государственному имуществу не причинил! Враг? Я враг? Понятно дело, что есть места, куда мало желающих ехать работать. Ну... пусть бы сказали: разобрались - не виновен. Но нужен в этом месте. Государство приказывает тут тебе вкалывать!