– Лев Сергеевич, вы на Ваню оторопи не наводите. Ну, помучает маленько, попугает, не без этого. Оставлять безнаказанно нельзя. А ты, Ваня, как хотел? Родной душе жизнь исковеркал. Она-то тебя, искариота, почувствовала, всё ждала, ждала… Вот и поделом тебе.
– Может, она и котлеты отравила? – спросил я.
– Не боись, усопший, ешь спокойно. На покойников яд не распространяется.
– А я и не боюсь. Я бы с удовольствием ещё раз умер. Может быть, хоть в ад попаду, в коллектив.
– Попадёшь ещё, не торопись.
– Да ладно. Ну что, фотоальбом смотреть будем? Врага надо знать в лицо…
– Обойдёшься, сам должен догадаться. И вопче, ты что такой довольный? Весёлое лицо у покойника – как это фальшиво и противоестественно!..
– Ну, это как сказать, – буркнул Лев Сергеевич, поглаживая себя по бакенбардам. – Человек рождается – плачет, а коли помёрши – самое время веселиться.
– А чего она сама не пришла? Нам вроде как встретиться надо…
– Хватит уже за тобой бегать. Теперь твоя очередь. Ничего, стрела Амура тебя настигла, теперь ты без неё жить не сможешь.
– Без стрелы?
– Смейся, смейся…
– Помочь надо Ксении твоей, – серьёзно сказал Алаторцев. – Суровая у неё судьба, одной никак не справиться. Спасать её надо, спасать, а заодно и себе поможешь. Может, ты для того и помёрши, чтобы родную душу счастливой сделать.
Вот те раз! А последняя фраза меня и вовсе с толку сбила.
– Шутите, Лев Сергеевич? Вы случайно не забыли, где я? С вами свихнёшься. Как же я её теперь счастливой сделаю? Или она тоже копыта откинула, и мы будем на кладбище друг друга счастливыми делать, в гробу? То я к ней на могилку буду ходить, то она ко мне…
Гости мои перемигнулись, и Лев Сергеевич говорит:
– Ксения твоя как раз очень даже жива. А ты погоди, может, она и тебя воскресит…
У меня всё внутри замерло.
– Это как? – еле выдохнул я.
– Как… как… Любовь, она, знаешь ли, штука загадочная, полезная, без неё никакие чудеса не свершаются, а как же. Человечка с того света только любовь выдернуть может.
– Вот и мотай на ус, усопший, – поддакнула Оля, – теперь твоя судьба целиком и полностью от любимой зависит.
Мне смешно стало, еле сдержался.
– Понимаю… И как это она меня воскрешать будет?
Лев Сергеевич напустил на себя загадочности и говорит:
– Человек за свою жизнь много раз умирает, иной раз и со счёту сбивается… В первый раз умирает для того, чтобы у него душа родилась, а потом уже для всяких судьбоносных свершений… У тебя, Ваня, уже есть душа, и сейчас происходит плавное перетекание сознания… А захочет твоя Синичка, и потечёт оно в обратную сторону… Да, хошь туда, хошь сюда. А реальность и изменить можно… Запросто может статься, скоро увидишь ты себя живёхоньким и здоровёхоньким, в кругу нашего дружного творческого коллектива. Глядишь, ещё и до «народного» дослужишься. Ну и на свадебке твоей погуляем, а как же.
– Хорошо бы…
Вы думаете, я что-то понял? А всё же мне легче стало, как-то веселее, что ли. В груди у меня благость разлилась, и потянулся я к стакану с вином – прокладку сделать. Ольга тоже меня поддержала, а Лев Сергеевич – он почему-то пить не стал. Я немного замешкался, с удивлением взирая на Ольгу. Она и впрямь на этом свете какая-то не такая. Пьёт, как мужик, сильно запрокинув голову назад (видимо, из-за носа). Укатила вино одним глотком и тоже стала меня наставлять:
– Да, Вань, ты пока что ни то, ни сё, – сказала она и с гордостью прибавила: – Вот мы с Львом Сергеевичем – настоящие души! Я про себя точно могу сказать, что в данный момент делаю.
– Что, например?
– Ну, я в гримёрке, готовлюсь к выходу. Видишь, полный зал собрался, а значит, спектакль скоро начнётся. Не забыл, сегодня «Ящик Пандоры» у нас?
Я посмотрел в зал – и впрямь ни одного свободного места. Зрители ещё суетятся, как это бывает перед спектаклем, но уже приготовились старательно внимать. И это была обычная публика, без какого-либо намёка на тусторонний антураж, совсем не то, что я видел в день моей смерти.
– Они на нас смотрят или спектакль какой-то? – спросил я.
– Синичка твоя на тебя любуется, не сомневайся, а другие – не знаю, – развязно сказала Ольга.
– Так она в зале?
– В зале, конечно, только, наверно, подальше села от тебя, кретина.
Я почему-то вспомнил ту таинственную незнакомку, которая плакала в день моей смерти.
– Неужели это та самая незнакомка? – с надеждой спросил я, вглядываясь в лица зрителей.
– Ты о ком, Вань? – спросила Ольга.
– Первый раз я увидел её восемь лет назад… – задумчиво сказал я. – Да, восемь лет видел её на своих спектаклях. Мне всегда казалось, что нас что-то связывает.
Ольга всплеснула руками, обхватила свои щёки ладонями и картинно запричитала:
– Восемь лет! Боже мой! Боже мой! Восемь лет! Какой ужас! Кошмар! Тебя убить мало!
– Оля, не ломай комедию, – уставшим голосом сказал Лев Сергеевич. – Давай по тексту…
Я вглядывался в лица зрителей, смотрел во все глаза, преступно вытягивая шею, и никак не мог отыскать среди них таинственную незнакомку.
Ольга, видимо, решила мне помочь, перемигнулась с Львом Сергеевичем и принялась рассказывать трогательную историю из своей жизни.
– Со мной вот тоже забавный случай был. Приснился мне однажды странный сон. Подходит ко мне необыкновенный красавец, высокий, стройный, черноволосый – словом, мечта Дездемоны. Он мне, значит, говорит: дескать, я судьба твоя и буду сегодня на твоём спектакле. Я спрашиваю: «Где же я тебя увижу, сокол мой ясный?» Он так хитро усмехнулся и сам интересуется: мол, когда я родилась? Я ответила. Ну вот, говорит, ряд – это месяц, а день рождения – это номер кресла. И что вы думаете? В тот вечер сидел на этом месте безобразный старикан, который всё время омерзительно ухмылялся.
Я чутко уловил намёк и сразу прикинул дату своего рождения на зрительный зал. Нашёл то место – и прямо-таки содрогнулся: в этом кресле сидела… моя вдовушка Лера. Какая-то уставшая и помятая, но довольная. Ну и Шмыганюк рядом с ней, а как же.
– Ваня, хочешь опять в жизнь вывалиться? – еле сдерживая смех, спросила Ольга. – Видишь, к твоей Лерусе какой-то кавалер пристроился… Ты, несомненно, должен бороться за свою любовь…
– Отвяжись. А где же Ксения?
– Ты, Вань, Ольгу не слушай: она тебя только с толку сбивает, – с грустью сказал Лев Сергеевич. – Нет твоей Ксении в этом зале, не ищи. Узнала она, что ты померши, да и сама слегла. Теперь уже никто не скажет, появится она в театре или нет… Выжила бы, и то ладно…
Оля сковырнула с очередной бутылки белую панаму, и сердце у меня дрогнуло от дурного предчувствия.
– Давайте тогда за Синичкино здоровье выпьем! – с грустью сказала она. – Поддержим её в страшных страданиях…
– Она что, из-за меня… так?
– А из-за кого же!
– Так что, Ваня, поспешать надо, поспешать… – вздохнул Лев Сергеевич. – Может, ты для того и помёрши, чтобы вы скорее встренулись.
– Ага, – поддакнула Ольга. – Только смерть соединит вас.
– Странная какая-то логика.
– А ты как хотел? – прищурился Лев Сергеевич. – Ты у нас в кино, в искусстве… Паришь себе высоко – как тебя достать? Нет, при жизни вы нипошто бы не сошлись, тут и говорить нечего. А теперь есть шанс.
– Да, Ванюша, скоро начнётся… Даже Лёва? – Ольга потрепала распушенный бакенбард Льва Сергеевича, отчего бедный старик сразу съёжился, посмяк и притих.
А что начнётся? Когда? Этого Ольга не уточнила. Она совсем распоясалась, развязно, как заправского друга, похлопала Льва Сергеевича по плечу, потом и вовсе вдруг взяла пустую бутылку и, широко размахнувшись, запустила её в зрительный зал.
Я даже не успел испугаться. К счастью, бутылка, описав замысловатую траекторию, каким-то странным образом исчезла в воздухе. И всё же откуда-то с той стороны послышался звон разбитого стекла, и сразу – вопли и нецензурная брань. Но я всё хорошо видел и могу поклясться, что никто из зрителей не пострадал. Более того, я всё яснее осознавал, что для зрителей нас как будто не существует.