Скулит бездумная тоска.
Столь мрачный пессимизм молодого поэта объяснялся не так скверной погодой, как нагоняем, полученным от военкома. Завбиб только что решил последовать примеру Ваньки и подать заявление о приеме в ряды комсомола, как над его кудрявой головой грянул гром.
И из-за чего бы, вы думали? Из-за закона об едином сельскохозяйственном налоге!
Получив в политотделе бригады полсотню брошюр с текстом закона, ставшего вехой в истории революции, завбиб, никому не сказав о том ни полслова, поставил все экземпляры на полку с политэкономией. Сделал так потому, что, наспех просмотрев брошюру, нашел ее малость скучноватой...
Между тем в библиотеку народ валом повалил.
— Правда ли, что продразверстку отменили? Где об этом написано?
— Ничего об отмене продразверстки не знаю,— правдиво ответствовал завбиб.
— Говорят, новое постановление о крестьянах есть?
Завбиб в ответ:
— Никакого постановления не получал...
Всех политруков военком созвал на какое-то экстренное совещание, и тут же от него запыхавшийся «электрический чертомет» прилетел.
— Даешь военкому книгу об этом самом!.. Где насчет хлеба написано!
— Нет у меня такой книги!
Только собрался к военкому идти выяснить причину переполоха, военком сам в библиотеку заявился. Завбиб рта разинуть не успел, а он уже у полок стоит, по рядам книг шарит.
— Куда ты, саботажник, окунуть тебя в бром, йод и перекись водорода, закон спрятал?
— Какой закон?
— Об едином сельхозналоге. Ты его сегодня получить должен был...
— Ах, этот... Я его поставил на место, в третий отдел.
— В третий?! Я вот тебе покажу, как советские законы на третье место ставить!
— Я по правилам классификации...
— А я вот по правилам революции тебя в порошок сотру! Где закон?!
Кончилось тем, что военком, забрав тридцать брошюр, начал сам раздавать их политсоставу полка.
Суматоха быстро улеглась, но военком не успокоился. «Зарядив» политсостав, он вернулся в библиотеку для продолжения начатого досконального разговора.
— Понимаешь ли ты, слепорылый интеллигент, что этот новый закон значит? Вся РСФСР на новые рельсы переходит, смычка рабочего класса с крестьянством укрепляется, а ты ее в третий отдел запрятал! Культпросвет несознательный! Вот загоню тебя в твое Китежское озеро я сиди там вместе с лягушками!
То, что военком Сидоров ругался, в сущности было хорошим признаком. Вместе с тем и сам завбиб начал понимать, что, недооценив важность нового закона, он допустил оплошность, походившую на грубую политическую ошибку. Но уж очень его возмутили такие выражения, как «слепорылый интеллигент» и «несознательный культпросвет»!
— Может быть, я и ошибся, товарищ военком, но ругать себя так не позволю! Я требую, чтобы вы извинились! И если еще раз...
— Что ты тогда сделаешь?
— Застрелюсь! — срывающимся голосом заявил завбиб.
Военком на секунду опешил, но сейчас же разразился новым приступом гнева.
— Я тебе застрелюсь! Вот получишь пять суток гауптвахты, раздумаешь такие глупости говорить. Ты эти мелкобуржуйские замашки брось! Ишь, чем пугать вздумал!.. Начальник я тебе или нет?
— Начальник, но...
Договорить завбиб не успел.
— Если я начальник, то приказываю тебе весь закон о сельхозналоге назубок выучить. И чтобы ты знал все, что Ленин о смычке говорил!.. «Слепорылого интеллигента» я, уж так и быть, обратно возьму, а «несознательного культпросвета» при себе оставь, пока политической грамотности не поднимешь.
Весь этот разговор военком и завбиб вели наедине, но завбиб, трезво рассудив, пришел к заключению, что подавать заявление о приеме в комсомол после тяжелого случая с законом было бы по меньшей мере несвоевременно... От-того-то и напала на него бездумная тоска и разъела его душу зияющая каверна...
4.
Может, и дальше продолжал бы чудить завбиб, но помешал тому приход Ваньки.
— Слышь, завбиб! Мы нынче на комсомольском собрании закон о едином сельхозналоге прорабатывали. Ух ты, как обмозговано! Чтобы крестьяне заодно с рабочими были и чтобы с хлебом порядок был...
— Я читал этот закон,— ответил завбиб (он и впрямь после ухода военкома внимательно прочитал брошюру).
— Как ты думаешь, скоро станет так, чтобы хлеба всем хватало? Ох, и много на это трудов положить нужно!..
— Когда карточки отменят, тогда и хлеба будет много.
Такое сказать можно было только не подумав!
— Вот и врешь, завбиб! Не в карточках дело. Нужно, чтобы крестьяне хлеб сеяли, а для этого налог по справедливости установить.
Нелепый минутный спор разгорелся, в сущности, из-за разного понимания короткого, но очень емкого слова «хлеб». В представлении завбиба слово «хлеб» обозначало булку, каравай, ковригу или даже просто хлебную карточку. Ваньке же хлеб рисовался в виде тучных нив, тяжелых снопов, высоких куч обмолоченного зерна, маршрутных составов. К чести завбиба, он первый понял, в чем дело: Ванька рассуждал как производственник, он же — как потребитель, один из семерых с ложкой. Уразумев это, завбиб сердито буркнул:
— Вот интеллигент слепорылый!
Слух у Ваньки был отменный, но он не сразу поверил услышанному.
— Чего?
— Ничего!— спохватился завбиб. (Не мог же он объяснить Ваньке, что отпустил такие слова по собственному адресу!)
— Если «ничего», то зря не буробь! За такие слова получить сдачи можешь... Сам ты слепорылый интеллигент!
Только этого недоставало! Сначала военком, потом на добавку — Ванька.
— Я не про тебя это сказал,— поторопился оправдаться завбиб.
— Посмел бы про меня!.. А про кого?
— Про одного остолопа... Про того самого, который сосновое топорище к топору прилаживал.
Тут Ванька сразу успокоился.
— Этот точно слепорылый интеллигент, язви его в печенку!
Так и вывернулся завбиб, подставив под удары Ванькиной критики выдуманное чучело.
Сказав еще несколько сильных слов по адресу автора соснового топорища, Ванька перевел разговор на другую тему.
— Объясни мне, завбиб, одну штуковину... Взял я вон ту книгу и прочитал в ней историю — сказку не сказку, а вроде того.. Когда-то, давно, не то в Америке, не то еще где жил мужик по фамилии Герострат. И прославился этот Герострат тем. что церковь сжег. Тот, кто книгу писал, над ним смеется, только, я думаю, правильно ли это? Может, Герострат этот самый с религиозным опиумом воевал?
Первый раз за весь достопамятный для него день завбиб получил возможность блеснуть эрудицией в области гуманитарных наук! И он блеснул, обстоятельно изложив Ваньке поучительную историю гибели — одного из семи чудес света — храма богини Артемиды в славном древнегреческом городе Ефесе.
— Значит, Герострат вовсе не с попами воевал, а спалил хорошее здание, чтобы перед людьми отличиться? Вон оказывается, когда еще славу выдумали!.. Выходит, что Герострат этот хотя и дурак, но хитрый. Вот, шпана, что устроил: тех, кто храм строил, вовсе забыли, а его, сволочь, помнят! Жаль, в Ефесе губчека не было...
Очень Ванька на Герострата рассердился! Разрушение гениального создания ради личной славы показалось ему гнуснее и подлее всякого убийства.
— Может, Герострат вовсе сумасшедший был?
— Ничуть! Как видишь, он своей цели достиг — прославился. Сколько веков с тех пор прошло, а мы вот сидим и о нем разговариваем.
— Хорош разговор! Мы ж его ругаем...
— Ему это все равно, лишь бы о нем вечно помнили.
— Выходит, что он все человечество обдурил... Слышь, завбиб, а правда это? Может, вовсе никогда никакого храма, никакого Герострата не было?
— Этого никто не знает, но предание сохранилось.
— Как понять — предание? Вроде сказки?
— Сказка — выдумка, предание может быть и правдой
— Если сказка про зверей — выдумка, а если про людей — всегда правда! — решительно возразил Ванька.